Дневник режиссера. 1985, 21 ноября

Невероятные два дня: боевые, творческие, кровопролитные - просто на разрыв аорты, но приносящие истинное удовлетворение.

Те, кто когда-нибудь будет читать этот дневник, могут подумать обо мне: "Что за восторженный чудак? Чему он все время радуется?"

Да, я радуюсь, прожив 39 лет жизни и часто пребывая в самых разных душевных состояниях: от полного отчаяния, на грани поседения волос и серой тоски на душе, неудовлетворенности всем на свете и прежде всего собою, до... Но не хочу описывать некогда переживаемые мною чувства - все это осталось в прошлом.

А ныне я осознанно и безудержно радуюсь и пишу, утверждая своей работой счастье созидания и, как это ни покажется странным, - счастье кровопролитных боев за свой фильм "Лермонтов". Труды всех дней, реальное воплощение эпизодов картины все больше и больше приближают к моему сердцу образ Михаила Юрьевича. Из глубины сердца исходят слова Лермонтова, звучащие в фильме: "Меня с ног свалят - не беда, другой на Руси подымется", "Только жизнью подтвержденное слово - правдиво". "Я воин, присягал России служить..."

Вчера наконец утих хаос первых дней работы в павильоне. Ритм нашей жизни стал спокойнее, сцен осталось сделать в "квартире Лермонтова" немного, и можно было не торопиться. После обеда отпустил всех актеров, остался лишь Сережа Смирнов (Раевский), и мы в тишине настроились на парную сцену: "Стоило ли подпись-то под стихами ставить? Беды бы не вышло".

Я, ненавистник больших текстов, выучил длинный монолог, написанный мною же. И каждое слово быстро запоминалось. Впрочем, у меня было пять лет, чтобы выучить этот текст.

Удивительно легко работать с Сергеем. Он полностью вживается в образ своего героя, но очень нервничает, переживает. Подбадриваю его, как могу.

Павильон, возведенный Юшиным к 23 часам вчерашнего дня, выглядел прекрасно, уставшая группа притихла в разных углах комнаты Лермонтова, ожившей в лучах "солнца", падающих из окна и освещающих пол и стены...

Возвратившись домой в 23.30 - до половины первого учил текст предстоящей утром сцены "Чтение стихотворения "На смерть поэта".

А сегодня чуть свет, в семь утра, отправился на студию. Весь эпизод решил снимать одним кадром. Готовились мы спокойно, время позволяло. Олег поставил свет, я развел актеров по мизансценам, порепетировал с камерой: текст произносил вполголоса, чтобы не включиться полностью до первого дубля.

Когда все было готово, я попросил две минуты - собраться. Ушел за декорацию, побегал там, чтобы устать, одновременно попытался вызвать в душе и сердце нужные образы и эмоции, которые могли бы мне помочь заплакать на словах "А вы, надменные потомки...". В сценарии было написано: "Я плакал и не стыдился слез боли и ярости", и теперь мне самому же предстояло это "расхлебывать".

Неожиданно быстро я почувствовал, что внутренне готов. Буквально ворвался в комнату, все на местах. Вдохнул нашатырь, оглядел присутствующих, ждущих от меня "чего-то". Бросил взгляд на портрет Лермонтова на стене - дома и стены помогают. Яростный стон, слезы... Мотор!

Я начал кричать сквозь слезы с такой яростью, что среди дубля отклеились усы и я вынужден был прекратить съемку. И сразу же, подклеив усы, не выходя из найденного состояния, продолжая плакать в руках гримера, я ринулся на второй дубль. Внутренне собраться мне помогли портреты Михаила Юрьевича, его отца и, главное, портрет матери, висевшие в рамках на стене. Взгляд матери, нежный, полный надежды, вселяющий силы, словно ободрял меня. Слезы подступили к глазам, и я скомандовал "мотор!".

В самом конце дубля, когда я говорил Мартынову: "Ты - антипод Пушкина! И я ни за что не отвечаю, если ты сию же минуту не выйдешь отсюда!" - слезы мешали мне говорить, и на словах "Русский человек, душою русский, а не офранцуженный... Какую бы обиду Пушкин ему ни сделал - снес бы ее во имя любви своей к славе России..." - горло сжимали спазмы.

Я решился и на третий дубль, но он вышел суше, впрочем, экран покажет. Надо сказать, что Сергей, стоявший за моей спиной, тоже плакал, встречаясь со мной глазами. Снова искра мгновенно пробежала между нашими сердцами, губы дрожали, и мы готовы были просто разрыдаться от переполнявших нас боли и счастья, что выпало нам защитить Лермонтова в этот миг, от счастья и безмерной гордости за Россию, за наших великих поэтов.

Закончив эпизод, я ощутил настоящий праздник души, я чувствовал себя полководцем, выигравшим решающее сражение. Пожалуй, так оно и было.

Довольно ныть, жаловаться и злиться от бессилия; нужны радость, оптимизм, мужество, борьба и утверждение добра, радости, красоты.

Сегодня перевален пик фильма, снята его половина - 1350 метров пленки. Кажется, самое сложное - позади. Картина набирает мощь по кадрику, по крупице "Лермонтов" начинает оживать!

Библиотека » Н.Бурляев. "Дневник режиссера" (Создание фильма "Лермонтов")