Михаил Астангов. Творческая биография

Прошли десятилетия, но живой легендой остается - и останется надолго еще - исполнение Михаилом Астанговым ролей в пьесах, ставших классикой. Ни одна работа по истории советского театра не обходится без анализа созданного Астанговым образа Гая - коммуниста, строителя первой пятилетки, героя погодинской пьесы "Мой друг". Лишь много лет спустя, после того как впервые (а было это в 1943 году) вышел Астангов на сцену в роли леоновского Федора Таланова, стала ясна прозорливость актера - Астангов раскрыл борьбу с самим собой человека, невинно осужденного и находящего силы, превозмогая личную обиду, подняться до высоты гражданского подвига в пору великой народной войны.

Пройдут десятилетия - и тот, кто был начинающим театралом в году 55-м, принесет внукам воспоминание об удивительном актерском свершении: Астангов в роли старого Маттиаса Клаузена в гауптмановской пьесе "Перед заходом солнца". Пройдут десятилетия - ив хрестоматиях рядом с именем Качалова, в шестьдесят лет сыгравшего мятущегося, влюбленного правдоискателя Чацкого, будет стоять имя Астангова. Ему тоже было под шестьдесят, когда он сыграл Гамлета. Сыграл в пору тотального "омоложения" классических героев на театре, когда достаточно было миновать несколько московских кварталов, чтобы на другой сцене увидеть другого Гамлета, в которого все были влюблены уже за то, что ему, этому Гамлету, было девятнадцать.

На пути Астангова - роли Ромео, Сирано де Бержерака. Стало признаком хорошего тона, говоря об актерской индивидуальности этого мастера, писать о глубокой интеллектуальности, о гуманизме. Писать о тончайшем умении лепить образ героя - искателя истины, философа, принимающего жизнь непросто и непросто находящего ответы на те вопросы, что ежеминутно ставит жизнь.

Все - так. И в кино, куда Астангов пришел в начале 30-х годов, актер обрел славу, любовь зрителя почти сразу, сыграв роль Кости-Капитана в фильме Е. Червякова "Заключенные", поставленном по известнейшей пьесе Н. Погодина "Аристократы".

Астангов сыграл вора, короля блатного мира. Показал путь человека к людям - через труд, через общение с теми, кто несет суровую, нелицеприятную правду жизни. "Аристократы" ставились на сцене не раз, театральные анналы сохранили не одного Костю-Капитана. И сколь часто пафос этого образа сводился к минимальной схеме, к святочному рассказу: жил на свете заблудший агнец с финкой в кармане, любитель чужого добра, водки и проституток, попал в лагерь, побеседовал с идейно закаленным лагерным начальством - и перевоспитался.

У Астангова Костя был резким, по-своему даже злым. Тонкими штрихами намечал актер внутреннюю эволюцию этой резкости, злости. Агрессивное самоутверждение Кости-Капитана - "урки",бандита - проистекало не от наперед заданной "испорченности" этой натуры, а от социальной неправоты всего, что для Кости составляло смысл существования. Это был воистину король или, по крайней мере, талантливый полководец ощерившегося мира, противостоящего истинной человеческой ценности, полезности, увлеченности. Это был своего рода герой внутри устоявшейся схемы волчьей морали, талантливый волк. Таким играл вначале Астангов Костю.

Но вот происходит - исподволь, без широковещательных деклараций - открытие героем иных возможностей приложения своих сил. Астангов как-то особенно проникновенно открывает нам еще не осмысленное самим героем: оказывается, труд, презренный, проклятый, может доставлять радость, уважение других и самоуважение. И с той же злостью, с той же бескомпромиссной резкостью Костя начинает требовать, бороться, вести за собой других - в труде. Эта тонкая грань человеческого существования, когда формулы еще не отчеканены, когда личность еще не сознает своей обновленности, но живет уже по-новому, с безукоризненной простотой, лаконично отмечена актером. Роль Кости-Капитана была первым подлинным успехом Астангова-киноактера. Зритель запомнил, поверил, стал ждать новых работ. Их, этих работ, без малого три десятка. И те, что создали Астангову имя, славу, неколебимую популярность, можно без труда выстроить в строгий, последовательный ряд.

Учитель-фашист Фогельзанг в фильме "Семья Оппенгейм". Фашистский полковник Макенау в "Секретаре райкома". Фашистский генерал Енекке в "Третьем ударе". И как необходимое завершение этого ряда - Гитлер в "Сталинградской битве".

Что было еще? Аракчеев в "Суворове". Издательский босс Макферсон в "Русском вопросе". Циничный колонизатор, лжеученый Брандлер в биографическом фильме о путешественнике-гуманисте Миклухо-Маклае. Садист Скотт в картине "У них есть Родина", рассказывавшей о советских детях, попавших в фашистскую неволю и оказавшихся затем в лапах западных оккупационных властей. Подонок Негоро в экранизации "Пятнадцатилетний капитан". Жуликоватый пан Коморовский в "Мечте". И так далее - вплоть до роли доктора Вернера в фильме "Княжна Мэри".

Что это? Неудачная судьба мастера, которому играть бы и играть мудрецов, искателей и открывателей истины? Мастера, которого злая воля режиссеров, злая судьба толкают на роли мерзавцев? Но в ответ на это можно вспомнить, хотя бы о том, что Астангов был актером знаменитым, признанным, почитаемым, он мог принимать и не принимать предложения. Астангов - принимал.

Когда "отрицательность" героя на экране приравнивалась к глупости, Да еще исторической глупости, - критика била тревогу. Так, Виктор Шкловский, высоко оценивая фильм своего друга Всеволода Пудовкина "Суворов", резко запротестовал против трактовки образа императора Павла в этом произведении. Посылка Шкловского была проста: "Реальное столкновение Суворова с Павлом было трагичнее". Оно не сводилось к словесной баталии между эксцентричным гением и нервнобольным самодержцем. В основе конфликта лежала борьба между мертвой военной доктриной, которую пытался гальванизировать Павел, и новаторством Суворова.

Астангов в этом фильме играл Аракчеева. Сыграл зло, едко - и удивительно человечно, даже одухотворенно. Здесь же, рядом, бесновался Павел - и был неубедителен, однолинеен. Астанговский Аракчеев воистину покорял тем, что был на самом деле "без лести предан" самодержавию и самодержцу. Как, просто было бы утрировать черты выскочки, вчерашнего ничтожества, выскочки, в мгновение ока ставшего вторым лицом в государстве.

Астангов играет человека, который внутренне еще не привык к своему "попаданию в случай", еще болезненно реагирует - одним лишь коротким взглядом, кислой гримасой, натянутой вежливостью - на колкие шутки Суворова. Астангов сдержанностью своей подчеркивает: Аракчееву не сладко "в счастье", он чувствует правомочность суворовской издевки (Суворов кланяется лакею: "Сегодня лакей, а завтра - барон"). А за всем - большее: Аракчеев - частица машины, системы, внутри нее он уверен, спокоен.

Незыблемость этой системы самодержавия для астанговского Аракчеева несомненна. Это именно тот скучный, от деловитости жестокий граф Алексей Андреич, который в 1833 году внес в Государственный банк неприкосновенный вклад в пятьдесят тысяч рублей на 93 года. В 1926 году три четверти этой суммы следовало заплатить автору лучшей истории царствования Александра I, четверть - потратить на издание, на вторую премию и на гонорары переводчикам отмеченной работы на немецкий и французский языки. Мир для этого не гнушавшегося кровопусканием бюрократа был устроен незыблемо. Но наличие таких людей, каким был Суворов, беспокоило, настораживало, тревожило. Астангову и удалось прежде всего показать этот инстинктивный страх вчерашнего винтика самодержавной машины, сегодня волею Павла ставшего ее ведущим колесом, - страх перед внутренней свободой человека, истинно крупного, не умещающегося в рамки "от бога" заведенной схемы. Более того - человека, несмотря на всю свою инородность в утлом аракчеевском мирке, мирку этому нужного.

Так на практике осуществляется принцип Станиславского: "Когда играешь злого - ищи, где он добрый". Астанговский Аракчеев добр: он любит государя, отечество, и себя не забывает. Он человечески добр к злому. Образ, созданный актером, точен, подан исторически крупно. . Здесь уместно вновь вспомнить: Астангов - признанный актер-философ. То есть - актер, неустанно размышляющий о сложности человеческого характера, о сложности человеческого пути, который всегда есть кусок истории.

Астангов играл циников, мерзавцев, ретроградов, но не играл никогда дураков. Формула творчества актера парадоксальна с точки зрения примитивной раскраски мира в черное и белое: "Цинизм, сознательно творимое зло требует интеллекта". Можно еще добавить: "Отсутствие мысли есть трагедия мысли". Отсюда - трагедийный подтекст даже тех ролей Астангова, где актер подымается на вершины сатиры, сарказма, обличения.

Режиссеры охотно приглашали Астангова на роли фашистов в фильмах об Отечественной войне и ее предыстории. Возможно, здесь имела свое значение незаурядная внешность Астангова, на которую эффектно накладывалась "отрицательная" психология того или иного персонажа. Возможно, характерный, резковатый, поскрипывающий голос актера также вел режиссерскую мысль по проторенному пути.

Нет сомнения - те же внешние, типажные черты Астангова позволяли ему сыграть человека глубокой идейности, жестковатости, мужественного гуманиста, не любящего болтать о гуманизме, - человека типа симоновского Серпилина.

Когда сейчас смотришь фильм М. Ромма "Русский вопрос", невольно думаешь о том, что безапелляционная "положительность" Всеволода Аксенова, сыгравшего центральную роль прогрессивного американского журналиста Гарри Смита, - едва ли не главная причина немалой устарелости фильма. Астангов играет здесь Макферсона - этакого "большого демократа", меньше всего похожего на плакатную акулу империализма. Макферсон самоуверен - но это даже милая самоуверенность человека, держащего в руках большое дело и твердо знающего, чего он хочет. Макферсон нагловат - но почему бы не назвать эту наглость по-иному, почему бы не увидеть в ней простоту человека, которому наплевать на свое положение босса. Макферсон несколько категоричен в своих суждениях - ну, да ведь он платит за музыку, он дает Смиту работу, уверенный, что Смит понимает его, Макферсона, с полуслова.

Макферсон - славный малый, настоящий янки, в меру развязный, очень деловой, ведущий себя так, как и должен вести себя человек, принадлежащий к обществу, где каждый имеет "равные возможности" и может стать миллионером, президентом - все зависит от способностей и от желания.

А потом несколько коротких кадров. Музыка. И - Макферсон, читающий книгу Смита. "Русские хотят войны" - таково было заглавие, предложенное Макферсоном. "И большой вопросительный знак" - уточнил в одном из разговоров Смит. "И - маленький вопросительный значок",- согласился со смехом демократичный Макферсон.

Макферсон корчится, перелистывая страницу за страницей. Его можно понять: надули человека. Демократа надули.

Почти два десятилетия спустя после того, как Астангов сыграл эту роль, американский сенатор Дж. Фулбрайт иронически заметил в своей книге, что американская демократия столь совершенна, что готова уничтожить всякого, кто посмеет усомниться в этом совершенстве. Астанговский Макферсон был из этой когорты демократов. Актер, верный себе, играл человека неотделимого от вскормившей его социальной среды. Обличая, Астангов ни на минуту не забывал искать ту силу, которая стоит за отрицательным персонажем, показывать своеобразное обаяние героя в рамках представляемого им, этим героем, порочного мира. И тем сильнее было звучание образа в фильме, призванном судить ложь, возведенную в ранг закона, в ранг этической нормы.

О главном же герое я вспомнил потому, что невольно думаешь сейчас: Астангов мог бы отлично сыграть человека типа Гарри Смита. Человека, которому отнюдь не все в мире ясно, который ищет истину. Человека, несущего в себе не абстрактную "положительность", но теснейшими узами связанного со своей средой, своей страной. Открывающего подлинную правду за нагромождениями привычной с детства лжи.

Астангову довелось сделать другое - в разных фильмах, с различными интонациями Анатомировал он духовный механизм фашизма.

Когда резкий голос и словно сделанное по заказу лицо учителя-фашиста Фогельзанга врывалось в хрупкий гуманистический мир героев фильма "Семья Оппенгейм", перед нами представал не человек, а воплощаемая им по-своему добротная машина, идеологическая мясорубка. Никогда, ни в одной из своих ролей не был Астангов столь однотонен, прямолинеен. Жаба с пустыми глазницами, автомат в полувоенном костюме-футляре выкликал с экрана поданный в афористической форме бред. Натиск этого бреда был несокрушим, бред был стократ убедительней и реалистичней, чем окутывавший доселе зрителя туман прекраснодушных рассуждений и добросовестного самокопания оппенгеймовской среды. С Астанговым - Фогельзангом приходила на экран не только нешуточная сила фашизма, но и немедленная убежденность в бессилии худосочного гуманизма, если даже гуманизм этот был украшен ликами Гёте и Бетховена. Астангов - Фогельзанг приносил с собой реальную опасность "мифа XX века", намного перераставшую утонченную интеллектуальную скорбь Лиона Фейхтвангера, чей роман был положен в основу фильма.

И, живописуя этот шабаш взбесившегося бандитизма, Астангов по-прежнему оставался тем, кем был всегда, - актером высочайшей интеллектуальной культуры. И по тому, как точно передал он глумление над интеллектом, и в еще большей степени по тому, как жестоко открыл он в Фогельзанге тоже интеллект - мертвый, впитавший человеконенавистническую догму и в силу агрессивности своей, в силу заманчивости для растерявшихся перед сложностями мира, для потерявших ориентир, способный привлечь, подчинить, направить превратившуюся в стадо толпу умирать и сеять смерть.

В фильме "Семья Оппенгейм" не удалось противопоставить Фогельзангу иную силу - активную силу жизни.

В 1942 году Астангов вновь оказался на съемочной площадке, для того чтобы сыграть фашиста. На этот раз - в фильме И. Пырьева "Секретарь райкома". И здесь у астанговского героя, полковника Макенау, был более чем достойный противник - секретарь райкома Кочет, блестяще сыгранный Василием Ваниным.

"Секретарь райкома" был первой полнометражной лентой, авторы которой попытались, работая в глубоком тылу, в Ташкенте, заглянуть за линию фронта, показать героику борьбы народа там, где оккупанты с кровавой поспешностью пытались утвердить "новый порядок". Носителем этого "порядка" и был полковник Макенау - жизнелюбивый мерзавец, не забывающий в перерывах между экзекуциями и казнями заботливо укладывать награбленный хрусталь и бронзу в чемоданы.

В этом фильме, как нигде, видна замечательная способность Астангова чувствовать специфику жанра.

"Секретарь райкома" - героико-романтическая комедия. В сюжете ее много условного, иные положения- не что иное, как кочующие из фильма в фильм трюки. Сколько раз, например, видели мы следующее: положительный герой попадает в лапы отрицательного, последний, упоенный победой, предлагает своему пленнику перейти на его сторону, но пока победитель самодовольно разглагольствует, пленник овладевает неосторожно оставленным оружием и скрывается.

Именно так построена одна из центральных сцен фильма - разговор Макенау с захваченным секретарем райкома. Это - поединок мировоззрений, характеров, нервов. И поединок возможен благодаря необычайной легкости, истинной виртуозности, с которой два больших актера делают достоверной столь привычную ситуацию.

Астангов - мастер внутренней напряженности, всегда строящий свою работу на глубинном подтексте, -"выкладывается" здесь в каждом эпизоде. Эффект прост: чтобы быть убедительным, Астангов утрирует черты своего героя. Макенау ясен - он прочитывается сразу же. Макенау не умен - Астангов делает из него болвана. Макенау хитер - Астангов делает из него лису, но лису неумную, самодовольную. Макенау жесток - и Астангов надстраивает еще один этаж, играет неумного, самодовольного палача. В итоге - продолжение линии, намеченной еще в роли Фогельзанга. Астангов играет человека, пропитанного фашистским антиинтеллектуализмом. Более того: при всей условности этого образа Макенау - реалистический портрет фашистского бандита, опьяненного успехами гитлеровской военной машины в первые годы второй мировой войны. Астангов намеренно резко укрупняет убежденность грабителя, явившегося в Россию творить блицкриг и уверенного в скорой победе.

И чем больше подчеркивает Астангов прямолинейную отрицательность своего героя, тем разительней несоответствие реального хода войны представлениям зажравшегося фашистского вояки. В разговоре с секретарем райкома Кочетом, в эпизодах допроса партизан актер последовательно показывает неизбежный крах фашистской военной и идеологической машины, способной работать лишь на обмане, на самообмане Фогельзангов, Макенау и тех, кто попадался на их удочку.

Позже, играя генерала Енекке в фильме И. Савченко "Третий удар", Астангов найдет иные краски. Он покажет фашиста, чья окаменелая, самоуверенная идеология уже не просто столкнется с непонятной ему силой нашего народа. Енекке окажется у Астангова думающим, мыслящим, с отчаянием загнанного зверя пытающимся сломать корку фашистской догмы и понять истоки катастрофы.

Верным себе останется Астангов и тогда, когда предстанет перед зрителем в гриме Гитлера.

Этот Гитлер прежде всего верил и, вопреки всем реалиям, не может не верить в собственный миф, в собственную догму. Его бешенство - не всплеск балованного дитяти, не вздорность самодура. Это - сознательное неприятие действительности, если действительность осмеливается не соответствовать его, Гитлера, предначертаниям. Бешенство Гитлера - это саморазоблачение всей развинченной этики фашизма, саморазоблачение целой системы мировоззрения.

Астангов в документализированном рассказе о великой битве на Волге оставляет зрителю возможность увидеть подтекст гитлеровской истерии.

В образах фашистов - рядовых и верховных - Астангов откровенно публицистично разоблачал психологию взбесившегося мелкого буржуа. И к этому ряду можно, почти без оговорок, отнести лучшее создание актера - роль пана Станислава Коморовского в фильме М. Ромма "Мечта". . Астангов всегда безукоризненно точно определяет национальные черты, психологический склад своего героя. "Мечта" рассказывала о жителях городка на западе панской Польши, незадолго до воссоединения этих земель с Советским Союзом. Характерно, что Михаил Ромм менее всего стремится подчеркнуть локальный колорит событий, героев, характеров. Лавочка возле синагоги, не находящий применения своим силам инженер, деревенская девчонка, попавшая в город и непростыми путями приходящая в революцию, извозчики, вечные невесты, пьяницы, - все это было накануне войны, было во многих местах и местечках Восточной Европы. Но одетый с иголочки хлыщ, старательно подчеркивающий в своем имени ударение на предпоследний слог, не дает ошибиться и перенести действие в иное место. В нарочитости, с какой звучит польский акцент в его устах, во всей повадке много такого, что заставляет вспомнить двух нищих и самодовольных панов-шулеров, зло и точно обрисованных в знаменитой сцене в Мокром в "Братьях Карамазовых" Достоевского.

Герои "Мечты" раздавлены жизнью. Для них есть лишь два пути - или дальше, вниз, или та дорога, которую выбирает подпольщик Василь и его сестра, сумевшая вырваться из обывательской тины. Коморовский - тоже на дне. Но он не только жертва, он еще и опора умирающего мира. В гитлеровской Германии из таких вербовались "лучшие" кадры.

Астангов и здесь верен себе, и здесь он ни на миг не забывает о развитии характера. Коморовский приходит по объявлению в брачной газете к нищей и, разумеется, благородной "невесте". Приходит вежливый джентльмен с вкрадчивыми манерами. В вежливости этой - странная двойственность: нарочитая, подчеркнутая элегантность переходит в фатовство, приторная воспитанность отдает вульгарностью. И - какой-то неопрятный интерес к "житейскому", к тому, куда помещены выдуманные капиталы невесты.

Потом невеста оказывается в ресторане с сыном хозяйки меблирашек, инженером-неудачником. Происходит нечто вроде пира во время чумы: нищая вечная невеста и талантливый инженер, чей проект отвергли, пируют. Пируют на краденые деньги, шикарно, с шампанским и клубникой. Расплачиваться приходится позором: инженер бежит к матери за недостающими деньгами, оставив в залог часы, пиджак, невесту. И здесь, в мир этой неустоявшейся, непрофессиональной лжи, врывается реальность в лице пана Станислава Коморовского. Он срамит инженера, срамит невесту. Срамит громко, самозабвенно призывая, привлекая внимание окружающих. И в этом торжествующем хамстве все прочно, устойчиво, по-своему совершенно. Пан Станислав Коморовский, коммерсант, в шикарном ресторане ставит на место плебеев, осмелившихся не только возмечтать о "красивой" жизни, но и его, пана Станислава, обмануть.

Астангов дает своему герою распоясаться. Тем эффектней следующее за этим проявление благородства пана Станислава: вместе с подобными ему денди "выкупает" он у рестораторов невесту, приводит ее домой. Нет, не домой - он ставит ее на место, он "красиво" низвергает нищую с высот шикарной жизни в привычный мир меблирашек. Пан Станислав знает, что делает.

Лишь один раз меняется лицо астанговского героя - когда ему в ресторане подает кофе швейцар. Это унижает пана Станислава, он устраивает - столь же самозабвенно - скандал. И вдруг неумелая девчонка-швейцар проливает кофе на костюм пана Станислава. Пан бросается к зеркалу, и в зеркале мы видим иное лицо - скуксившееся, с перепуганными глазками; даже холеные усы на миг делают тревожную стойку, теряя шикарность.

Но это можно отнести за счет крайнего возмущения благородного пана. Так же, впрочем, как и излишнюю шумность во время злополучного инженерского пира.

И тем неожиданнее финал.

...Женщина бежит по городу, останавливается возле огромного дома с башней, разыскивая пана Станислава. Потом, когда женщина будет мчаться по лестнице и спрашивать встречных, где он живет, - имя пана будет произноситься разными людьми все более презрительно. Наконец женщина найдет его. Он будет стоять в затхлой комнатушке и, согнувшись над тазиком, стирать то ли воротничок, то ли манжеты. Женщина, ахнув, прислонится к косяку и выдохнет: "Это вы? Вы?" И прежде чем он ей ответит, мы поймем, вспомним, мы переоценим все.

И то, как появился он впервые в лавочке (нужно было обладать неистребимой наивностью, чтобы принять профессионального шулера за преуспевающего коммерсанта, пусть даже и выскочку). И сделавшие стойку усики, увиденные нами в зеркале. И игру в благородство.

А он, жалкий, с неожиданным и потрясающим изумлением скажет: "Да, это я. Так я живу". Он действительно удивлен тем, что она до сих пор не поняла. Астангов играет именно чистое удивление. Подтекст прост. "Мы оба на дне, пани, но я карабкаюсь, как и вы. Что ж делать, если приходится иногда вцепляться кому-то в горло?"

Так играл Астангов. Открывал человеческое в самом страшном - и страшное становилось чудовищным именно потому, что перед зрителем проходило бесчеловечное, рядящееся в человеческий облик.

Последняя роль актера - магнат Роллинг в "Гиперболоиде инженера Гарина". Фильм вышел на экраны уже после смерти Астангова.

Он родился в 1900 году в Варшаве, в семье железнодорожного служащего. Готовился стать юристом, учился в Московском университете.

Астангов играл в университетской любительской студии, учился в школе при Малом театре, а с 20-го года - в школе имени Шаляпина. Здесь он стал актером.

Его любимым учителем был Л. М. Леонидов, великий мастер, всю жизнь творивший "театр, который потрясает". Прямым продолжателем леонидовского трагедийного или трагедийно-сатирического начала назовут в первую очередь Михаила Астангова.

Астангов оставил "пламенеющий интеллект", уроки "воспроизведения человеческого духа". Взятые в кавычки слова писали о Леонидове-учителе. Скажем их об ученике - Астангове.

Настоящая его фамилия была Ружников. Михаил Федорович Ружников.

В. Кисунько

» Звезды нашего кино