Николаи Симонов. Творческая биография

Профессиональное мастерство само но себе еще не делает актера истин ным художником. Николай Симонов прошел большой и трудный путь исканий, жизнь в искусстве никогда не казалась ему легкой, и, может быть, благодаря этому все, что он делал на сцене и перед кинообъективом, казалось неотделимым от него самого. Более сорока лет назад он пришел в театр и принес с собой на сцену обостренное пластическое чувство мира. Прежде чем стать актером, он учился у известного живописца А. А. Рылова в Академии художеств, писал маслом, рисовал карандашом. Быть может, именно в этих давних пробах живописца и родился актер. С живописью Симонов не расстался и после того, как бросил Академию, но предпочтение он все-таки отдал сцене.

В середине двадцатых годов он впервые появился на подмостках Академического театра драмы, и о нем сразу же заговорили. Человек-богатырь, создавая которого, природа не совершила, можно сказать, ни одной оплошности, он был как будто нарочно рожден для того, чтобы воплотить образы людей нового века - могучего партизанского вожака Никиту Вершинина из "Бронепоезда 14-69", комкора Мехоношсва из "Конца Криворыльска" или председателя исполкома Береста из "Платона Кречета". Уже в этих первых ролях Симонов предстал как актер-гуманист, пришедший в искусство для того, чтобы прославлять воспрянувшее в новом обществе человеческое достоинство и красоту человеческой личности.

Почти одновременно с актером театра родился и Симонов актер кинематографа. Правда, кинематограф тех лет еще был в немалой степени во власти наивной и поверхностной иллюстративности, экранизировались чаще всего сюжеты, в которых доминировало внешнее действие, и даже из произведений классики извлекалась одна только фабульная схема. Но Симонову и здесь удавалось вносить в характеры своих широкодушных, бесшабашных или романтически-приподнятых героев черты остро схваченной и напряженно переданной жизненной правды. Мудрая и юношески непринужденная задумчивость озаряла лицо молодого Михаилы Ломоносова из картины "Сын рыбака", и в печальных глазах гениального юноши светилась такая настойчивая, такая упрямая творческая мысль, что даже торопливо и очень уж приблизительно очерченный в сценарии характер оживал и становился по-своему достоверным.

Сейчас, когда уже стала достоянием экрана гениальная опера Дмитрия Шостаковича "Катерина Измайлова", уместно вспомнить о том, что еще сорок лет назад советские кинематографисты обращались к лесковскому сюжету. В картине "Катерина Измайлова", поставленной тогда Ч. Сабинским, Николай Симонов играл роль Сергея. На картине лежала печать мелодраматической искусственности, образы замечательной повести утратили на экране свою психологическую сложность, но зловещие перемены в характере Сергея, превращение самодовольного сердцееда в злобного каторжника Симонов показывал великолепно.

В приемах картинной мелодрамы, со всеми давно испытанными ее эффектами, разработал В. Гардин эпизоды героической биографии Кастуся Калиновского, вожака крестьянского восстания, самоотверженного борца с царизмом. Симонов был романтически-красив в роли Кастуся, эффектен в своих загадочно-неожиданных превращениях из народного вожака в блестящего офицера царской армии, но дальше этого дело не пошло - отсутствие подлинного жизненного содержания в роли не могло не сказаться на работе актера. Зато совсем по-другому показал себя Симонов в картине П. Петрова-Бытова "Каин и Артем".

Впервые Артем Симонов появлялся на экране спиной к зрителям. Чуть ли не во весь экран саженная спина грузчика угрожающе наступала на людей. Еще не видели мы лица Артема, а уже открывался нам его характер, характер насупленного, одержимого тревожными раздумьями, упрямого волгаря. Все смешалось самым причудливым образом в этом пугающе-сильном существе. Тут было и самодовольное великодушие человека, и неожиданно проступающая на лице застенчивая доброта, и, наконец, деспотизм, питаемый восхищением, завистью и слабостью окружающих.

Он пил водку, обуянный тяжелым, пьяным своим размышлением, лукаво разглядывая мир сквозь стекло водочного стакана, бурлацкую шапку носил, как лихой сказочный разбойник, и все это было сродни горьковскому персонажу. Но было в кинематографическом Артеме и многое такое, что вовсе не походило на Артема горьковского. Симонов не только не был в этом повинен, но и сам понес, в результате режиссерской перетрактовки рассказа, серьезные потери. Петров-Бытов пытался идейно усовершенствовать рассказ, расширить его социальный смысл и, разумеется, нарушил его цельность, обеднил его психологическое содержание, лишил подлинной поэтической законченности. Из-за этого и характер Артема оказался в картине перелицованным, подлатанным в духе вульгарно-социологических идиллий, где гораздо раньше срока торжествуют революционная сознательность и стремление разрушить старую жизнь. Благодаря изменениям, внесенным в рассказ, Артем оказался в картине совсем другим человеком, нежели тот, которого создал Горький. Многое обещавший в начале картины, образ бесконечно к концу ее упростился и растерял свое душевное богатство. Но ведь именно к душевному богатству людей тянулся актер, именно оно будило в нем художника.

Уже по одной только печальной истории Артема, оказавшегося столь сглаженным и обедненным на экране, можно представить себе, в каких сложных противоречиях протекала жизнь молодого Симонова. Ведь актер кинематографа подчиняется в своей работе и условиям, поставленным перед ним сценарием, и властным требованиям режиссуры, и капризам кинообъектива. Но при всем том он становится настоящим художником только тогда, когда, подчиняясь, остается независимым. Для Симонова одной из таких ролей, в которых он проявил не только готовность подчиняться, но и умение осуществлять собственные замыслы, стала роль Петра, мятежного строителя новой России.

Образ этот был создан спустя целое десятилетие после того, как началась кинематографическая жизнь актера. Симонов сыграл ее в 1935 1938 годах в двухсерийном фильме Владимира Петрова, и работа его получила широчайшее народное признание. Роль Петра открыла в Симонове большого и страстного поэта, в крылатом воображении которого за каждым движением человеческих глаз, за каждой малой подробностью видимого мира открывается мир еще больший, полный возвышенной и страстной мудрости. Симонов сыграл нечто большее, чем самого Петра, показал величие, сложность и ошеломляющую реальность человека большой жизненной цели и большого жизненного дела.

В искусстве так случается нередко - большое достижение художника как бы вбирает в себя все, что было сделано художником прежде. Роли большие и маленькие, в картинах удачных и не слишком удачных, оказывается, не прошли для Симонова бесследно. Иные из этих ролей давно забыты, но многое из того, что было сделано или найдено в них актером, ожило и расцвело в Петре. Едва ли кто-нибудь помнит сейчас командира Жихарева из "Чапаева" или Велоконя из "Горячих денечков", или ком кора Головина из "Патриота". И тем не менее не будь их, не мог бы, возможно, явиться на свет и симоновский Петр мудрец, воин, труженик, упрямец, самодур и мечтатель. Но дело, конечно, не в том, что Петр оказался таким разным, а в том, что, будучи таким разным, он все равно остался поразительно цельным, словно сделанным из одного куска.

Поразительно многоцветный, дерзкий и самобытный характер "чудо творного строителя" во многих отношениях открыл Симонова как актера. В редком и труднодостижимом единстве проявили себя здесь его внешние и внутренние данные, его актерские мечты и способность к точному нос созданию исторического характера. Нельзя забывать и о том, что Симонову пришлось работать над ролью Петра в нору, когда так остро сталкивались друг с другом различные взгляды историков-марксистов на петров скую эпоху, на характер и значение петровских реформ и, наконец, на фигуру самого Петра. Очень легко было впасть при воплощении образа Петра в крайность, подкрасить его самого, как выразился один из историков, в цвет его деяний. Это было бы неверно потому, что петровские преобразования утратили бы для нас свою поучительность, если бы были покрыты сплошной розовой краской.

Петровское дело было трудным делом, и труден был характер самого Петра. Только вся правда человеческого характера расширяет и углубляет наше представление о стоящем за ним историческом процессе. В сложном сплетении мужества и жестокости, порывистости и покоя, простоты и надменности увидел актер правду истории.

Уже самые первые кадры картины готовили зрителей к встрече с характером бурно развивающимся, неукротимым в столкновениях с реальной и строгой действительностью. Молодой Петр разгромлен войсками Карла XII, и на лице уязвленного царя ("не моги смотреть на меня" приказывает он Меншикову) сменяется выражение растерянности, реши мости, веселой откровенности ("побил нас маленько шведский король?") и напряженного, непрекращающегося раздумья. Во всю ширину экрана сияет его могучая и лукавая улыбка, сверкают сердитые, не знающие страха и отдыха глаза.

А. Н. Толстой предоставил в распоряжение актера удивительно густые и яркие речевые краски. Однако именно эти краски потребовали от актера такой высокой степени перевоплощения, при котором своеобразные и часто непривычные архаические словесные обороты речи звучали естественно и органично. Симонов сумел это сделать. В его исполнении непривычные эти слова казались единственно возможными.

Важное место в картине заняли монологи Петра, короткие, отрывистые, как бы вобравшие в себя особый ритм самого молодого из искусств. Один из таких монологов, произнесенных Симоновым в фильме - "После наших великих побед над шведами европейские государства не токмо презирают, но и ненавидят нас", - в течение многих лет исполняется актером на эстраде. С мучительным напряжением, почти скандируя, проговаривает он слово за словом, и в очевидности этого напряжения как бы отражается трудность принимаемых им решений. Душевное волнение и вместе с тем убежденность, которую не в состоянии ослабить даже тяжелый нервный недуг, звучат в полных гнева и горечи словах симоновского Петра - "Не токмо шведы, но и другие народы европейские имеют ненависть на народ русский и тщатся оный содержать в рабстве и неискусстве". Тревожная правда этих слов удостоверяется интонацией требования, внушения, просьбы и приказа одновременно.

Но есть в этом монологе момент, когда речь одного только человека превращается в своеобразный, полный драматизма внутренний диалог возмущенного и страдающего отца с непреклонным государственным деятелем, человека, поистине убитого горем, с человеком, сумевшим это горе превозмочь. "Вот что хочет сделать с нами Европа", - говорит он со сдержанной яростью и прямо, с жестоким мужеством глядя в глаза сенаторам - им самим избранным судьям Алексея - прибавляет: "Сын мой Алексей хочет того же". И такого высокого торжества, торжества решимости человека, во власти которого сама судьба и будущее государства, полна эта речь Петра, обращенная к сенату, что становится ясно - не только к сенату, а через голову его к грядущим поколениям адресована она выстраданным, многотрудными решениями завоеванным смыслом.

"Сам я не берусь сию болезнь лечить... Вручаю Алексея Петровича вам, господа Сенат. Судите и приговорите и быть посему". В произнесении Симонова слова "и быть посему" приобретают особенно жесткий смысл. В голосе Петра слышится та бесповоротная решимость, с какой наносятся удары в собственное сердце.

Романтической поэзией овеяны эпизоды, где на экране возникает Петр, восторженно if неустрашимо сражающийся на иоле Полтавской битвы. Актер сумел здесь передать ту увлеченность Петра решаемой им грандиозной исторической задачей, для определения которой Пушкин нашел свои поразительно точные слова - "могущ и радостен, как бой". Воинское величие Петра поистине радостно, радостно той радостью, которую испытывает человек, делающий самое большое, самое важное дело своей жизни. Именно потому, вероятно, и можно утверждать, что смысл созданного Симоновым образа вышел за пределы своего времени, стал шире его и обрел живое современное звучание.

Как это иногда случается, успех Симонова в роли Петра создал особые трудности в его последующей кинематографической жизни. Начался довольно резкий спад, связанный в значительной мере с тем, что ролей, которые в такой же степени отвечали бы его артистическим данным и внутренним возможностям, у него не оказалось. Своеобразие застенчивого, чистого и мужественного симоновского лиризма и покоряющей симоновской человечности открывалось лишь тогда, когда за ними проступало великое и редкое в человеке. Лишенный возможности показать в своих ролях это великое и редкое, связанный слишком обыденным и приземленным существованием своего героя, Симонов как будто бы тускнел, переставал быть самим собой, превращался в свое безжизненное и бесцветное подобие. Нечто такое как раз и случилось с ним в фильмах, поставленных в 1939 и 1940 годах, в "Патриоте" и "Возвращении".

В "Возвращении", например, симоновский герой, ученый-полярник Сергей Петрович Иванов возвращался после восьмилетнего отсутствия в родной город, в дом своей бывшей жены, где растет его маленький сын. Увидеть сына Сергею Петровичу не удается мать и бабушка не хотят травмировать мальчика, в воображении которого отец окружен ореолом "героя Арктики", разлученного с семьей суровым научным поприщем. Самым трогательным образом складывались обстоятельства, необходимые для того, чтобы Иванов вернулся в семью и восторжествовала весьма наивная и успокоительная семейная мораль. Не подозревая о приезде отца, мальчишка убегал из дому, чтобы пробраться в Арктику, попадал в Ленинград и, наконец, но велению сентиментальной и бутафорской сюжетной схемы, оказывался в отцовских объятиях. Сам Иванов - Симонов появлялся на экране и исчезал с него, вяло объяснялся с бывшей женой и бывшей тещей, и но всему было видно, что его собственная воля никак не влияет на его поведение, все, что он делает и говорит, он делает и говорит только подчиняясь требованиям авторов фильма. К счастью для актера, таких ролей в его кинематографической биографии оказалось немного.

... В личном архиве Николая Константиновича хранится маленькая девять на двенадцать - фотография, на которой запечатлены два почти ничем не отличающихся друг от друга генерала. Один из них - легендарный командарм, прославленный советский полководец Василий Иванович Чуйков, другой - воплотивший его в фильме "Сталинградская битва" актер. Картина была поставлена ныне покойным Владимиром Петровым, тем же режиссером, с которым Симонов работал над образом Петра. Созданная в 1949 году, она всем своим построением отражала "нормативную" поэтику, во многом неверную трактовку событий Отечественной войны. Авторы картины даже не пытались создать сколько-нибудь живые и психологически емкие характеры. Каждый или, скажем для точности, почти каждый из персонажей нужен был в картине только в той степени, в какой без него оказалась бы нарушенной чисто внешняя историческая достоверность.

Не избежал такой судьбы и образ Чуйкова, одного из главных героев Сталинградской битвы. Немногочисленные фразы, произносимые им в картине, лишены какой бы то ни было индивидуальной окраски, любой человек на его месте мог бы Повторить их. "Спасибо за доверие", - говорит Чуйков, услышав о своем назначении командующим 62-й армией, "или умру в Сталин граде или отстою его", "тяжело, нет сил, как тяжело". Но даже в этих в общем безликих словах слышалось симоновское волнение, даже они приобрели благодаря актеру живую психологическую окраску. По тем коротким мгновениям, в которые симоновский Чуйков жил на экране, можно было бы представить себе, к а к сы грал бы подобную роль Симонов, если бы нашел в ней подлинную правду жизни, ее сложность, драматизм и величие. Но не слишком ли скромен этот итог для работы большого и неповторимого худож ника!

Нельзя сказать, чтобы Симонов редко снимался в последние годы и что среди исполнявшихся им ролей не было интересных и значительных. Возвышенной и полной трудного нравственного поиска жизнью зажили на экране

Монтанеллп из "Овода", ученый Сальватор из "Человека-амфибии" и в особенности замечательно сыгранный Симоновым Флягин из телевизионного фильма, поставленного по повести Н. С. Лескова "Очарованный странник". В этой работе, где чудодейственным образом слились воедино Симонов театральный и Симонов кинематографический, актер показал новую грань своего глубокого поэтического таланта. Непутевое и безудержное великодушие "очарованного странника", чистоту, мужество и бескорыстие его любви Симонов рисовал с тем редким романтическим подъемом, который не только не противоречит правде человеческого существования, но, напротив, придает этой правде настоящий смысл.

Нравственное самоутверждение личности никогда не бывает легким. Симонова, как уже было сказано, всегда привлекали к себе люди, живущие по самому большому счету, высоко несущие собственное достоинство, но не ради одного этого достоинства, а ради торжества чел о вече с к о г о в жизни, человеческого, как неиссякающего источника правды и справедливости. Есть в симоновских героях особая, непоказная, бесконечно целомудренная гордость - такая именно гордость отличает человека, показанного актером в одной из последних его работ, в роли директора завода Сотникова из картины В. Венгерова "Рабочий поселок". На долю этого человека выпало тяжкое жизненное испытание, ему пришлось столкнуться лицом к лицу с несправедливостью и обманом, клеветой и бесстыдством. Наступает, однако, час, когда правда берет верх и директор возвращается на родной завод.

Сыграть состояние человека, оказавшегося наедине с клеветником, оболгавшим и чуть было не погубившим его, не так-то просто. Здесь так легко было бы показать явное или скрытое возмущение, так естественны были бы интонации торжества и отвращения одновременно. Но Симонов играет другое. Он убийственно естествен в этой сцене - естествен и внутренне спокоен, потому что остался самим собой. Именно верность самому себе, своим убеждениям и своему нравственному идеалу питает его скрытую, но непоколебимую гордость.

Тут, пожалуй, и проходит извечная симоновская актерская тема. В конце концов, в каждой настоящей человеческой личности живет та свободная нравственная сила, сила личной ответственности за свою жизнь и за жизнь на земле, благодаря которой бесконечно возрастают нравственные силы общества. Это только кажется, что многие из симоновских героев одиноки. На самом деле, утверждая себя, они бесстрашно и неутомимо борются с одиночеством и побеждают его.

Актерское творчество Николая Симонова входит в историю нашего кинематографа и остается в ней прежде всего по праву его удивительного и неповторимого своеобразия. Но как раз это своеобразие позволяет актеру от роли к роли открывать нам людей, благодаря которым мы снова и снова убеждаемся в том, как прекрасна, как неисчерпаема и щедра жизнь человеческая.

С. Цимбал, 1968

» Звезды нашего кино