|
||||||
|
||||||
|
Стево Жигон. "Монолог о театре". Неприкрытая тайна бытияСценографию для спектакля "Отелло" я выдумал путем статистики. Я пришел к выводу, в результате подсчета, что чаще всего в тексте трагедии употребляется существительное море, а на втором месте - ветер. Так возник откос морского берега, покрытый песком. А потом в первом действии и Венеция приобрела свое лицо: сценограф Табачки покрыл песчаный пляж (который простирался, захватывая три первых ряда зрительного зала Югославского драмтеатра) непромокаемым брезентом, по которому потихоньку струилась вода. (Площадь Святого Марка во время сильных морских приливов часто бывает затоплена) К слову, этот морской пляж, который мы покрыли кубометрами песка, был поставлен на том же самом монтажном просцениуме, который я раньше соорудил для "Подростка". На боковых стенах зрительного зала я даже сделал "прорези" для рефлекторов, которые освещали это новое пространство просцениума. (Мне не понятно, почему наши строители театров считают, что рефлекторы, освещающие сцену, должны быть спрятаны в определенных местах. Из-за этих моих новых прорезей архитектор, автор реконструкции бывшего филиала Народного театра - театра, первоначально построенного под крышей офицерского "Манежа", даже хотел судиться со мной.) Сцена таким образом получила новую глубину. Актер был извлечен из рамок относительно низкого и узкого портала театральной сцены и оказался под высоким сводом зрительного зала в одном пространстве с публикой. Думаю, что самая большая ошибка современных архитекторов, которые проектируют театры, состоит в том, что они создают сценическое пространство, ограниченное неподходящим порталом сцены, своего рода "окно в мир". Нечто схожее с телевизионным экраном. Этот портал обычно окрашен светлой краской, которая поглощает свет, и должен учитываться при любой сценографии. Он всегда наводит на мысль, что действие на сцене происходит в каком-то ином пространстве. Эта наивная вера в то, что происходящее на сцене находится где-то далеко, что актеров на сцене отделяет от публики четвертая стена, служит уже отжившему свое мнению о том, что тайна сценического действия в его ограждении, отделении от зрителей. Тайна сценического действия между тем осуществляется именно таким образом, что оно происходит здесь, перед нами, в одном пространстве. Другими словами, разгадка этой тайны кроется в присутствии актеров в одном пространстве с публикой. В том, что публика является свидетелем вымышленного, созданного искусством акта жизни. Такое непосредственное соприкосновение с вымышленной жизнью есть тайна, которой владеет театр. Вместо иллюзии предлагается, таким образом, реальное действие, которое в действительности - иллюзия. Вместо удаленности от нереального предлагается соприкосновение с нереальным. Тайна, значит, заключается не в иллюзии, а в возможности почувствовать дыхание и само существо актера и быть очарованным чудом человеческого бытия. Эта неприкрытая тайна бытия становится сама по себе чудом. Публика знает: все, что происходит перед ней, не есть настоящая жизнь, она знает, что это художественно вымышленное действие. Она знает, что эта иллюзия жизни - художественное произведение. Она знает, что это не каждый может. Таким образом, актерская игра становится высшим обликом существования. Своеобразным таинством. Человек неохотно соглашается с простыми истинами. Человек более склонен верить, чем понимать. Я часто задаю себе вопрос, что такое, например, чувство любви, возникающее у влюбленных друг в друга? Разве это, в сущности, не постоянное удивление, что здесь, перед нами, существует другая жизнь, проявления которой нам близки, дороги и понятны, но одновременно настолько таинственны, что мы постоянно хотим проникнуть в тайну этой жизни. Разве это, на самом деле, не влюбленность в саму жизнь? Театр некоторым образом это доказывает: публике нравится актер не потому, что он играет так, как он играет, ей нравится, как он живет на сцене, она любит прикоснуться к этой его жизни.
|
|
||||