Стево Жигон. "Монолог о театре". Порода

Еще совсем молодым Чехов написал драму, которую никогда не печатал и которая никогда не входила ни в одно издание его избранных произведений (лишь в некоторых из них она помещена в разделе "Комментарии"). Одни ее называют "Платонов", другие - "Драма без названия". Как и всякий первенец, она длинна и амбициозна, охватывает всю структуру тогдашнего русского общества эпохи умирания так называемых "дворянских гнезд". В издании, которое было у меня в руках, когда я в 1982 году делал адаптацию для Сербского Народного Театра в Нови-Саде, было целых 250 страниц текста, если не больше, а происходящее охватывало 6-7 месяцев. В моей адаптации действие длится от летнего полудня до раннего утра. Выброшенного текста было, по крайней мере, в пять раз больше, чем оставшегося, так что моя адаптация напоминала некий металл, а отброшенный текст- огромную гору породы, которая образовалась путем флотации руды, чтобы извлечь из нее этот металл. Когда я где-то прочитал, что в процессе флотации меди в Боре (Бор - меднорудный район Сербии.- Ред) намереваются снова флотировать горы породы, так как поняли, что, хотя там меди больше нет, зато есть пусть немного, но золота, серебра и других благородных металлов, я подумал о следующих за "Платоновым" пьесах Чехова ("Иванов", "Чайка", "Дядя Ваня", "Три сестры", "Вишневый сад"), что на самом деле они возникли в результате "флотации" Чеховым своей собственной платоновской породы и превратились в шедевры. Как будто он обкрадывал самого себя. Или, возможно, умышленно спрятал эти шедевры под таким слоем породы, чтобы в ней было труднее найти гармоничный и совершенный образец.

В этой породе он нашел целую галерею своих персонажей, характеров, судеб. Он нашел здесь и все свои типы роскошных русских женщин, чьи юбки шуршат, как открываемая бутылка шампанского, нашел своих несчастных докторов, которые напрасно лечили огромный русский народ, своих неудавшихся вечных студентов, которые так по-донкихотски верят в свое светлое будущее, своих холодных красавиц, увядших, бездетных, в несчастливом браке, своих Лопахиных, покупающих дворянские гнезда, где их деды были крепостными крестьянами, нашел он здесь и своих сильных и в то же время меланхоличных мужчин, страдающих от немилосердной вырубки русских лесов. Писателей, которым не нравится то, что они написали, и своих потрясающих девушек, выброшенных из "гнезда", которым суждено столкнуться с жизнью и в отчаянной борьбе победить или, потерпев поражение, исчезнуть. И еще много и много других ликов обычных людей, которые так интересны именно тем, что "и сами не знают, зачем живут на этом свете".

Поэтика его драматургии, на первый взгляд, настолько однообразна, настолько обычна, предсказуема, даже неинтересна, что редко кто из читателей ощущает ее богатство и драматическое напряжение. Между тем немногие читатели Чехова вспоминают, что Иванов, например, совершил самоубийство, как и Треплев, что у Нины умирает ребенок, что дядя Ваня стреляет в профессора Серебрякова, к сожалению, безуспешно, что жена Андрея разоряет дом трех сестер и что в том же спектакле Солёный на дуэли убивает Тузенбаха. В "Вишневом саде" старый слуга Фирс умирает голодной смертью ненужного существа в проданном Лопахину, запертом на засов помещичьем доме. Разве не удивительно: такое однообразие, а столько мертвых, так мало действия, а столько событий, столько беззаботности, а в то же время столько отчаяния, столько страданий, столько унижения... У Чехова нет, как у Достоевского, ни следователей, ни прокуроров, ни адвокатов, ни судов, нет полицейских, нет наказания, нет тюрем, нет жестокой сибирской каторги. Все это бесконечное пространство человеческого преступления и наказания, унижения и воскресения, неосуществленных желаний, погубленных судеб, вся эта панорама бессмыслицы и несправедливости, иллюзий и поражений - все это у Чехова происходит не в суде, в противоборстве обвинения и защиты, а в тишине девственно чистых берез и приглушенных конфликтов совести и покаяния, бессилия и воли, равнодушия и борьбы с самим собой.

Ставить Чехова на сцене - все равно что смотреть на закат солнца, а думать не о красоте мира, а о собственной кончине, восхищаться звездами, а знать, что они недостижимы, слушать гомон птичьей стаи и завидовать их свободе. Ставить Чехова так же рискованно, как оперировать глаз, лечить душу оскверненной девочки, скрывать от умирающего, что он умирает, промолчать о радостном известии или, испытывая жажду, отказаться от предложенного стакана воды...

Его комедия "Чайка" (он упорно требовал, чтобы ее считали комедией) - это утонченная лирическая поэма о любви. Здесь не знаешь, кто кого и как любит, кто ревнует, кто страдает из-за любви, кто любовь замалчивает, а кто бьет о ней во все колокола... Это не случайно. Творчество чаще всего побуждаемо любовью. Есть много поэтов, которые не преминули написать хотя бы одно стихотворение о том, что их не интересует, будет ли их поэзия кому-то нравиться, так как они все это создают, чтобы понравиться лишь одному единственному прекрасному женскому существу. Мне кажется, что и Чехов свою стыдливую, ироничную, покрытую дымкой, болезненную, саркастическую, драматическую поэму написал России - единственной женщине, которую он по-настоящему любил. Так, комедия о любовных страданиях "Чайка" становится всесторонним анализом природы творчества. В ней есть знаменитый писатель, который считает, что его повествование о жизни других людей съедает его собственную жизнь, известная актриса, которая говорит, что лучше всего сидеть в гостиничном номере и учить роль, амбициозный молодой человек, который напрасно пытается совершить революцию в театре, девушка, которая довольно рано поняла, что актерское искусство начинается с поражений и завоевывается мучительным совершенствованием, страданием, верой и волей. Есть здесь и самодовольный доктор, который всю свою "успешную" жизнь отдал бы за несколько мгновений "истинного вдохновения", и рано постаревший человек, который признается, что всю жизнь мечтал стать писателем. Есть молодой слуга, которому я, как режиссер, поручил создать духовой оркестр. Все они, каждый по-своему, платят дань потребности человека обогатить жизнь творчеством. Чехов немножко подтрунивает над ними, в какой-то степени задумываясь и над своей собственной творческой судьбой, он довольно жесток с теми, кто пыжится слыть творцом, и не упускает возможности посмеяться над некоторыми знаменитыми писателями... Похоже, ему милее девушка, которая вышла замуж, чтобы "вырвать из сердца" неосуществленную любовь, вышла замуж без любви и рожает детей. Словно хочет сказать, что нет более совершенного творца, чем сама жизнь.

Библиотека » Стево Жигон. "Монолог о театре"