Н. Бурляев. "Я смерти не боюсь, я видел свет..". Глава 11

Я наслаждался одиночеством, принимая его как временный подарок судьбы, и душой понимал Пушкина в его болдинском заточении: не будь его... Воистину прав был Александр Сергеевич: "Служенье муз не терпит суеты!" Впрочем, в этом крае даже люди не нарушали моего покоя и моей воли.

Пятидесятилетний князь, герой-генерал, почитаемый всей Грузией, красивый лучезарный поэт Александр Гарсеванович Чавчавадзе, живо поднялся с кресел и устремился мне навстречу, когда я переступил порог его цинандальского дома. Он раскинул для объятия руки, и мы молча, как старые друзья (хотя увиделись впервые), трижды поцеловались. Потом он представил мне домашних, и среди них женщину, о которой я столько слышал:

- Моя дочь, старшая, Нина Александровна Грибоедова...

Двадцатипятилетняя женщина, исполненная неземной благости и красоты, открыто, сердечно улыбаясь, подала мне руку, словно доброму знакомому. Я бережно принял ее, склонил голову, благоговейно поцеловал.

В парке перед домом, под сенью столетней чинары, за большим праздничным столом звучит многоголосая грузинская песня, она томит, ласкает слух и сердце, заполняет все обширное пространство, разливается по бирюзовой Алазанской долине до окрестных сиреневых гор. Хозяева поют, забыв обо всем, предаваясь всей душою только ей - песне... Но вот последние звуки унеслись вдаль, растворились там, смолкли... Словно проводив песню мысленным взором, князь задумчиво смотрит на меня, улыбается, спрашивает:

- Как вы чувствуете себя на Кавказе?

Я улыбаюсь ему и отвечаю молчаливым умиротворенным кивком: мол, хорошо, князь...

- Люблю я Кавказ. Ночую в чистом поле, засыпаю под крик шакалов, пью кахетинское, взбираюсь к небесам. Для меня горный воздух - бальзам. Хандра - к черту, сердце бьется, грудь высоко дышит - ничего не надо в эти минуты: так сидел бы да смотрел целую жизнь.

- Я очень рад. Очень рад, - легкий акцент князя придает его голосу, низкому и хриплому, мягкость и теплоту, печальные карие глаза его лучатся нежностью и доброжелательством. - А еще я рад, что место моего дорогого зятя, Александра Сергеевича Грибоедова, сегодня вновь не пустует. Совсем недавно здесь сидел Пушкин... Ты помнишь, Нина, как он смеялся? И вот вы бросили вызов его убийцам. Ни на мгновение не дали погаснуть огню, приняли великий крест, - князь встает, поднимает бокал. - Я знаю, что оба Александра Сергеевича, занимавшие это место пред вами, поддерживают сейчас мою руку с этим бокалом. Храни вас Господь!

Уже солнце перекатилось через горы, на столе вспыхнули свечи, а песни и веселье и не думают смолкать...

- А вот и Роза Цинандали, не знающая печали! - обрадованно восклицает хозяин, и я вижу наездницу, приближающуюся к нам из сумеречного парка. - Вай, как ты сегодня долго! Иди сюда, Кэтино, у нас дорогой гость!

Наездница спрыгивает с коня и радостно бежит к столу.

- Младшая моя, Екатерина Александровна, - гордо произносит князь, подводя ко мне дочь.

Я поднимаюсь навстречу девушке и замираю, не веря своим глазам: ветер ласкает ее шелковистые волосы, белокурыми искрами ниспадающие на плечи. Она была похожа на ангела, явившегося с небес, голубые глаза ее смотрят просто и вместе с тем гордо. Знакомая, нежная мелодия вспыхивает в моем сознании и вместе с ней - образ той девятилетней девочки, игравшей с куклой подле распахнутого в горы и в звезды окна... Это была она - моя первая любовь... Не думал, что я еще могу так вспыхивать и теряться: я смутился ее открытого, изучающего взора, принадлежавшего цельной и гордой натуре.

Все последующее пронеслось, словно сон - пленительный, волнующий и несбыточный. Я не мог оторвать, отвести от нее глаз, насладиться ее красотой.

Она пела, аккомпанируя себе на фортепьяно, и ее голос, словно серебристый ручеек, тек в мое сердце. Если она смотрела на меня - казалось, в ее божественных глазах играют небеса.

Шла ли она, молвила ли слово - все ее черты были полны чувства и выраженья и какой-то дивной, грациозной простоты. Ее беломраморный лик был под стать царевне...

Екатерина не отставала от меня во время скачек по Алазанской долине, и я любовался ее грациозностью и красотой. И вдруг - ожог! Капля яда! Отрезвление: на одно мгновение мне показалось, что рядом со мной скачешь ты, Варенька!..

С этих пор поднимались ли мы с Екатериной на вершину горы, бродили ли по тенистому парку, сидели ли у реки, - ты постоянно присутствовала между нами, была третьей!

Кроме того, я видел, что молодой красивый князь Дидиани, который не раз сопровождал нас на прогулках, искренне любит Екатерину: ведет себя преданно и достойно; видел я и непокой княжны на наших совместных прогулках. Я начал избегать встреч с княжной...

Только еще один раз нам пришлось остаться наедине - на просторном балконе княжеского дома. Перед нами догорал закат, внизу журчала прозрачная горная речка, Алазанская долина облачалась в синий туман. Нескончаемые сады Кахетии погружались в душистый мрак. Я решился прервать молчание.

- Завтра я уезжаю в Россию, - я попробовал улыбнуться, - хотя, по совести сказать, я бы охотно остался здесь: вряд ли "поселение" - веселее Грузии.

Княжна вскинула на меня глаза и сразу опустила взор: родовая женская гордость не позволяла ей долгих взглядов, а тем более безрассудных речей, но я успел заметить слезы в ее глазах.

Я вынес удар ее диких глаз и продолжал:

- Князь Дидиани любит вас. Он красивый, достойный человек. Я искренне желаю вам большого счастья. Если когда-нибудь судьба вновь забросит меня в эти края, я надеюсь, мы встретимся добрыми друзьями. Прощайте, Екатерина Александровна, и простите...

Библиотека » Н. Бурляев. Страницы жизни М.Ю. Лермонтова. Киноповесть