Н. Бурляев. "Я смерти не боюсь, я видел свет..". Глава 14

А вот погода выдалась мерзкая, не романтическая. В то раннее февральское утро мокрый снег шел вперемежку с мелким противным дождем и, если бы честь не обязывала, я бы целый день не высовывал на двор носа. Серо, промозгло, туманно было и на Парголовской дороге, за Черной речкой, когда мы с Монго прибыли к месту дуэли. Призрачно проступали в туманных испарениях корявые, голые деревья, экипаж, доставивший сюда французов, две поджидающие фигуры...

- А Пушкин дрался вон там, левее, - показал я Монго, направляясь к противникам.

- Мы давно уж вас ожидаем, - неприязненно сказал Барант.

Я молча вынул часы, Монго тоже; и, не сговариваясь, мы разом показали их ему. Француз извинился, сказал, что его часы спешат.

Я не раз бывал на чужих дуэлях, теперь прибыл на свою, и она не походила на все, что я видел и читал: была не комильфо - жалкая и невзрачная. Томительно, сомнамбулически плавали в сером тумане фигуры. Разложили под дождичком оружие - две отточенные рапиры и пару дуэльных "кухенрейтаров". Выбирать, на правах обиженного, должен был француз. Он выбрал рапиру. Мы сняли промокшие шубы и сюртуки, свалили их на руки секундантов. По колено в мокром снегу встали друг против друга. Скрестили рапиры. Дуэль началась...

Барант сразу же бросился атаковать: по два, по три корявых выпада - мальчишка! Я успокоился: парировал его удары и сам не нападал. Наши рубахи промокли насквозь, прилипали к телу, ноги скользили, утопали в мокром снегу, сложно было сохранять равновесие. Ну и дуэлька... Тьфу!..

Француз сделал непредугаданную конвульсивную посылку, его клинок со свистом рассек воздух у моего уха и ошпарил руку. Через вспотевшую рубаху потекла кровь, согревая мокрую кожу приятным липким теплом.

Я озлился, хотел ответить тем же: как говорится, зуб за зуб! Я сделал один из своих любимых волнообразных обманных выпадов. Мой клинок угодил в его гарду, перегнулся и со звоном лопнул. И мгновенно между мной и Барантом вырос громадный мой друг Монго, закрыл меня от француза, прекратил поединок.

Нам вручили пистолеты, отмерили расстояние, на крайних следах воткнули в снег рапиры, развели нас по позициям. Подали сигнал - сходиться.

Скользя и шатаясь, резкими бросками приближался ко мне сын французского посланника. Я шел медленнее раза в три, и Барант первым достиг барьера, поднял пистолет, начал целиться в меня. "Вот и все, - подумал я, - выстрел, вспышка и - конец! Небытие!" Как глупо. Ни за что...

Дуло его пистолета манило в свои бесконечные холодные недра. И вот наконец оттуда вырвался сноп искр, дым, выстрел прогремел и унесся за Черную речку: француз промахнулся. Я сделал последний шаг к барьеру. Обессиленный и жалкий, стоял передо мной вымокший, дрожащий юнец. Страх и мольба в глазах. Я поднял свой пистолет и разрядил его в воздух...

- Ваше столкновение с сыном французского посланника не улучшит наших отношений с королем Луи-Филиппом... отношений весьма напряженных. - Александр Христомордыч снизошел до чести личного допроса. Он внушительно восседал за необъятным столом, под непомерно величественным портретом императора.

Я должен был держать перед ними ответ, и я ответил:

- Я признаю в полной мере вину и покорюсь любому наказанию, возложенному на меня его императорским величеством. Но я не мог позволить французу оскорблять честь русского офицера.

Лицо графа сделалось странным, и губы зачмокали, словно он пробовал ложку отжатого лимона. После некоторой паузы он продолжал:

- Ваши показания, данные суду, будто вы выстрелили на воздух, месье Барант считает оскорбительными и несправедливыми. Вы должны извиниться.

Кровь ударила мне в лицо, застучала в висках. Я заставил себя сдержаться. Так вот почему он "беседовал" лично: перед помощниками я бы вряд ли сдержал себя. Я постарался ответить как можно спокойнее:

- Что может быть для человека, дорожащего своей честью, тяжелее, чем обвинение во лжи? Я искренне сожалею, что показание мое оскорбило месье Баранта, но теперь не могу исправить этого посредством лжи, до которой никогда не унижался.

- Воля ваша, господин поручик. Вы свободны...

"Вы свободны..." В серой зарешеченной камере ордонанс-гауза эти слова графа вспоминались как насмешка. Я лежал, покрытый шинелью, на топчане, разглядывал себя в осколке зеркала. Месяц заключения сказался бледностью впалых щек, заросших черною щетинистой бородкой, да синеватыми кругами вокруг глаз. Дни тянулись здесь словно годы, а высочайшего решения на мой счет все не поступало. Чем он там занимается - Государь? Я закрыл глаза и сразу увидел его.

Он в сопровождении графа Христодавыча стремительно шел сквозь дворцовые анфилады, вызванивающие всеми часами, на все лады седьмой час. С последним ударом он пересек порог изумрудно-золотой столовой императрицы. Тридцатисемилетняя Государыня Александра Федоровна, в девичестве Фредерика-Луиза-Шарлотта-Вильгельмина, дочь прусского короля, готовилась к чаепитию в окружении своих фрейлин.

Все происходило весело, непринужденно, по-домашнему. Государь был в добром настроении, много шутил и первый смеялся своим шуткам: звонко и тенористо.

- Были у нас, - говорил Николай Павлович, отпивая из большой фарфоровой чашки, - итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель. Теперь явился русский Демон. Значит, нечистой силы прибыло! - И снова хохотнул тенорком. - Я только не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли духа зла или дух зла - Лермонтова?

- Ваше величество, - обратилась к Николаю Павловичу темноволосая Россет-Смирнова, - довелось ли вам читать "Мертвые души" Гоголя?..

- Да разве они его? Я думал, что это Соллогуба... - Император протянул руку, ища что-то на столе. - Пожалуйста, положите мне малинки, - попросил он Нелидову.

Когда фрейлина передавала Государю хрустальную розетку с вареньем, токи, пробежавшие между ними, ощутили все, даже терпеливая императрица.

- Я, - продолжал Николай Павлович, - дочитал до конца "Героя нашего времени" и нахожу вторую часть отвратительной, вполне достойной быть в моде. - Император поднял кверху плечи и несколько экзальтированно возвел к небу глаза. Он обыкновенно делал это, желая оттенить что-либо особенное. - По-моему, это жалкое дарование. Оно указывает на извращенный ум автора. Александр Христофорович, что слышно о нашем "Герое"?

- Ваше величество, - граф откашлялся, прикрыв губы кончиками пальцев. - Французский посол требует удаления господина Лермонтова из Петербурга. Его сын желает совершать свою дипломатическую карьеру при русском дворе, и господин посол считает, что находиться в одном городе с Лермонтовым будет для его сына неприятно и опасно. Наши отношения с Францией...

- Ох, Александр Христофорович... - Государь глубинно вздохнул. - Знаю, дорогой мой. А вы не помните вчерашней сводки с Кавказской линии? Там говорится о больших потерях в каком-то полку?

- В Тенгинском пехотном, ваше величество, - с готовностью подсказал граф.

- Надо пополнить его новыми "Героями". Счастливый путь, господин Лермонтов. Пусть он, если это возможно, прочистит себе голову...

Библиотека » Н. Бурляев. Страницы жизни М.Ю. Лермонтова. Киноповесть