Поиск на «Русском кино»
Русское кино
Нина Русланова Виктор Сухоруков Рената Литвинова Евгений Матвеев Кирилл Лавров

Н. Бурляев. "Я смерти не боюсь, я видел свет..". Глава 17

Искать Мартынова долго не пришлось: он встретился нам у источника, на "водопое", в блестящем окружении двух князей и элегантной дамы. Я бросился к нему навстречу, стиснул в объятиях.

- Ах, как ты хорош, Мартышка: шашка - настоящая гурда, пистолет - закубанской отделки, бешмет красный; поди уж андийскую бурку завел. А кинжал-то какой здоровенный, - я с искренней радостью рассматривал опешившего Николая. - Ты, Мартышка, похож на свирепого горца с большим кинжалом.

Николай извинился перед дамой и князьями и отошел с нами в сторонку. Он был не на шутку взволнован.

- Ну зачем ты так при посторонних, при даме, Мишель! Я же тебя не называю Маешкой. В наши лета...

- У меня, Николай, опытность ума не действует на сердце. Я действительно очень рад тебя видеть, ехал к тебе, искал. И нахожу, что ты очень переменился. Когда ты поехал на Кавказ, я думал, что ты снова станешь поэтом, а ты, я вижу, ударился в прозу. Очнись, Николай! Неужели ты не рад нашей встрече?

- Почему? Я очень рад, только...

- Ты действительно неотразим. И я завидую тебе и говорю это смело, потому что привык себе во всем признаваться. Но что поделаешь, если судьба послала мне общую армейскую наружность!

- Ладно, Мишель, - натянуто улыбнулся Николай. - Ты идешь с нами гулять к Провалу?

Мы с Мартышкой и Монго пили шампанское в обществе князей Трубецкого и Васильчикова и Эмилии Верзилиной, к которой Николай был явно неравнодушен, изо всех сил стараясь ее очаровать.

- Ты к нам надолго? - задал вопрос Николай неотразимо светски.

- Я, как метеор, случайной игрой судьбы пролечу меж вас и... - Я махнул рукой. - Что, господа, каково нынче на водах? Что делается, слышится, говорится?

- Живем мы весело, дружно, разгульно, - князь Трубецкой поднял бокал. - И заводилой у нас всегда Мартынов! Твое здоровье, Николя!

- Прежде здесь было веселее, - сказал Николай, ободрившись и брюзгливо поджав губу. - Пьющие утром воду - вялы, как все больные, а пьющие вино повечеру - несносны, как все здоровые. И все чем-то недовольны, жалуются на индижистию и прочие болезни, - Николай тайком погладил свою больную печень.

- Страдания тела, Николай, происходят от болезни души. Если человек сам стал хуже, то все ему хуже кажется, - я поднял бокал. - Желаю, Мартышка, чтобы ты был внутренне покоен, следовательно - здоров!

Я видел, как на скулах Николая задвигались желваки, хотел успокоить его, но тут мое внимание привлекла высокая и тощая спина за соседним столиком. Человек в штатском держал перед своим лицом газету, но он был явно заинтересован нашей беседой. Эта фигура мне показалась страшно знакомой. Я постарался вспомнить, где я ее встречал, и не смог.

Эта фигура явилась мне и во сне: она прогуливалась у источника с человеком в черном бешмете на малиновой подкладке, с Николаем Мартыновым...

Утром, договорившись встретиться "на водопое", мы с Монго, князьями и Эмилией Верзилиной поджидали Николая у источника, попивая из кружек нечто дурно пахнущее... Появился Мартынов, на поясе у него болтались уже два кинжала.

- Приводняйся, Мартышка, - приветствовал я его, протягивая кружку. - Сегодня ты похож на двух свирепых горцев.

Николай побледнел, но сдержался, только ответил мне злым взглядом.

Мне становилось, право, смешно. У меня было хорошее настроение. И когда Николай, ослабляя узел своего бешмета, вздохнул и сказал: "Жарко", я мгновенно нашелся уже готовой эпиграммой:

Скинь бешмет свой, друг Мартыш,
Распояшься, сбрось кинжалы,
Вздень броню, возьми бердыш
И блюди нас, как хожалый!..

- Я еще раз прошу оставить мои кинжалы в покое! - Николай вылил на землю остатки воды, поклонился, резко пошел прочь.

Князь Трубецкой неодобрительно посмотрел на меня и последовал за Мартышкой.

- Да, - вздохнул я, - экспромт не из удачных...

А ночью, во сне, я видел у источника уже три прогуливающиеся фигуры: высокого-тощего, Николая и князя Трубецкого...

На следующий день в доме наказного атамана собралось оживленное, шумное общество. Я сидел в роскошном цветнике из трех дам и вел душеспасительную беседу:

- Моя душа еще не жила по-настоящему. Она собирает все силы, чтобы переполнить жизнь и прежде времени вырваться в вечность.

Заметив входящего в зал Николая Мартынова, я шутливо сказал дамам:

- Берегитесь, вот приближается свирепый горец...

Сказал я это негромко, за говором не расслышали бы и в двух шагах, но внезапно, именно в это мгновение, князь Трубецкой прекратил игру на рояле. Все, как будто по команде, умолкло, и в полной тишине прозвучали мои последние слова: "...свирепый горец". Мартышка закусил губу, глаза его сверкнули яростью. Он стремительно подошел ко мне...

- Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах?! - сказал он настолько грозно, комически, что я невольно рассмеялся, дружески взял его за руку, но он ее тут же отдернул.

- Что ж, на дуэль, что ли, вызовешь меня за это?

Николай зло выдохнул - словно выстрелил:

- Да!

Глядя на нас с Монго, выезжавших из города верхом, наверное, можно было подумать, что мы отправляемся на прогулку. Правда, погода не совсем к этому располагала: гигантская черная туча, застилавшая весь горизонт, сплошной стеной следовала за нами от города, все более ограничивая освещенное ярким солнцем пространство.

- Как ты себя чувствуешь? - спросил Монго, старательно скрывая свое беспокойство.

- О, я чувствую себя, как обычно. Хорошо! Искупался в нарзане - свеж и бодр. Впору на бал ехать. После этого говори, что душа не зависит от тела. Сегодня я видел сон. Счастливый, божественный сон. Странная вещь - эти сны... Вымышленная жизнь часто более приятна, нежели действительность. Хотя я отнюдь не разделяю мнение тех, кто говорит, будто жизнь - всего только сон. Я вполне осязательно чувствую ее реальность, ее красоту! Я никогда не смогу отрешиться от нее настолько, чтобы от всего сердца презирать ее. Ибо жизнь моя - я сам. Тот, кто говорит с тобой и кто через мгновение может превратиться в ничто. Или в то, чего мы не можем знать наверняка... Как интересно путешествовать и познавать неизведанное. Впрочем, всему свое время - являться и исчезать. А пока надо жить! И действовать! Ведь кто-то же должен... Ах, какой сон! Божественный сон! Кажется, я понял что-то самое главное. Эту истину можно записать на кончике ноготка: жить - чисто, думать - чисто, поступать - чисто. И не уныние, а радость побеждает тьму. Радость, мужество, терпение! И правда. Я был удачлив, когда радовался. Нет, не радостью теленка на лугу, но творящей радостью, преображавшей трудности. Отчаяние и растерянность препятствовали моему движению, но теперь я знаю, куда иду и зачем. И ничем нельзя препятствовать откровению, правде сердца. Ведь обман - лишь иллюзия жизни. Исповедь и правда - путь к истине. Туда, где все тайное становится явным. Мой роман созрел окончательно. Вот выйду в отставку и такую книгу напишу - невиданную на Руси! А вот - и наши...

И я показал туда, где вверх по склону горы к назначенному месту поднимались беговые дрожки и пара верховых.

- Давай догонять! - крикнул я Монго и пришпорил коня...

Поднимаясь к поджидавшим нас фигурам, я задержался у маленького водопада: мне захотелось немного побыть одному.

- Ты иди к ним, Монго. Готовьтесь. Я сейчас...

Я залез в нишу на краю обрыва, дышал полной грудью, слушал, смотрел. Вершины гор, еще не покрытые черной тучей, величаво возносились к голубому небу, переливались в радужном сиянии солнечных лучей, веером дырявящих облака. В моем сознании всплыл ясный облик мамы. Она напевала нашу несказанную мелодию. А там - за струящейся пеленою водопада - шевелились знакомые фигуры: мерили шагами землю, заряжали пистолеты. Мне было уютно в этой нише, мне не хотелось к ним, но однако было уже пора.

Когда я подошел к ним, уже все было готово:, между барьерами, от шпаги до шпаги, торчащих из земли, было десять шагов. Мартышка лежал в траве, заломив за голову руки, и, казалось, дремал.

Проходя мимо, я сказал ему, улыбаясь:

Усни! постель твоя мягка,
Прозрачен твой покров.
Пройдут года, пройдут века
Под говор чудных снов...

Николай ответил мне холодным взглядом, рывком поднялся с земли. Монго подал мне заряженный пистолет, и я тихо спросил:

- Возможно ли, чтобы я в него целил?..

Мы с Николаем отошли на пять шагов от барьеров. Мне показалось, что за деревьями, внизу, я вижу высокую тощую фигуру и еще какие-то тени, но эти зрители мало меня занимали. Я повернулся лицом к Николаю. Он смотрел холодно, зло, и я улыбнулся ему, сказал:

- Кто близ небес, тот не сражен земным! - И кивнул на небо, уже сплошь задернутое черным покрывалом.

Начиналась гроза. Молния. Гром. Нам подали сигнал - сходиться. К барьеру мы подошли одновременно с Николаем, и я опустил свой пистолет, скрестил внизу руки. Молниевы взоры неба вырывали из мрака окаменело-бледное лицо Николая. Он начал медленно поднимать пистолет, и я вспомнил маленького, шестилетнего Николя, целившегося в меня в нашем далеком тарханском детстве. Мне почему-то было тогда ужасно смешно стоять перед игрушечным деревянным дулом.

Николай поднимает дуло настоящего пистолета, и оно становится непомерно огромной, заполняющей все пространство, черной бездонной дырой. Она манит, и я погружаюсь в нее, лечу, и, кажется, бездне не будет конца. Но вот вдали показывается крохотная, светящаяся точка. Она приближается, становится ярче, разрастается, и наконец - словно освобождение - сияющий, радужный океан объемлет все вокруг, переполняя душу нежной мелодией материнской песни... а в сознании моем ясно звучат слова:

Ты видел зло, и перед злом
Ты гордым не поник челом.
Ты пел о вольности, когда
Тиран гремел, грозили казни:
Боясь лишь Вечного Суда
И чуждый на земле боязни...



Библиотека » Н. Бурляев. Страницы жизни М.Ю. Лермонтова. Киноповесть




Сергей Бодров-младший Алексей Жарков Екатерина Васильева Сергей Бондарчук Людмила гурченко  
 
 
 
©2006-2024 «Русское кино»
Яндекс.Метрика