Плата за свободу (4)

Однако ни это событие, ни шум в прессе, ни бесчисленные затем петиции видных деятелей культуры и даже крупных политиков Запада не произвели и не производили на Кремль ровно никакого впечатления. Ситуация была абсолютно ту-: Пиковая, и Тарковский все отчетливее понимал, что жизнь загоняет его в некий страшный угол, и этот угол называется - жертвоприношение.

Освободить сына, падчерицу и Анну Семеновну можно было лишь жертвоприношением.

Речь, разумеется, не идет о том, что Тарковский сознательно заразил себя раком. Очень похоже на то, что исходные причины рака - ментальные; впрочем, в любом случае мы вынашиваем в себе свою смерть, подобно тому как некогда вынашивали свою жизнь, ее утробную сущность и ее проект. В нас вызревают планы и направления путей, исходящие из истока нашей сущности, из тех наших глубинных, подлинных, "заветных" желаний, о которых говорил Сталкер перед Комнатой, исполняющей желания.

Идея жертвы, жертвоприношения была у Тарковского одной из любимейших, заветных. "Если им (людям Запада. - Я. Б.) сказать, - писал он, - что смысл человеческого существования в жертвенности во имя другого, то они, наверное, засмеются и не поверят - также они не поверят, если сказать им, что человек рожден совсем не для счастья и что есть вещи гораздо более важные, чем личный успех и личное меркантильное преуспеяние. Никто, видно, не верит, что душа бессмертна!" Идея спасения своей души посредством жертвоприношения, идея о том, что прорваться к подлинной вере (к интуитивному Знанию в себе) можно лишь поступком (в котором задействована вся твоя целостность), все настойчивей посещала Тарковского, а в последние два года заслонила все, вошла в его кровь и плоть. После миланской пресс-конференции до самой почти смерти он был занят реализацией проекта, так и называвшегося - "Жертвоприношение". Жизненно-бытовая, религиозно-экзистенциальная и художественная задачи нерасторжимо слились, дав абсолютно новый сплав, где искусство претендует на роль религиозную, и непонятно уже, что "отщепляется" от чего - жизнь от искусства или искусство от жизни.

Из интервью с Шарлем де Брантом:

" - Создается ощущение, что ваши персонажи так и остаются всегда на пороге настоящей духовной жизни, в состоянии некой затяжной наивности.

- Настоящей духовной жизни не бывает. Даже спасение святого может вызвать сомнение (см. Бердяева). Для меня Александр - счастливый человек, несмотря на трагедию, которую он переживает, - ведь по ходу дела он находит веру*.

* Вспомним С. Киркегора: "Люди обыкновенно путешествуют по свету, чтобы увидеть горы и реки, новые звезды, ярких птиц, странных рыб, забавные человеческие типы; они впадают при этом в животное оцепенение, пристально всматриваясь в наличное существование, и полагают, что дейст- вительно нечто увидели. Ничто из этого меня не занимает. Однако знай я, где живет рыцарь веры, я отправился бы к нему пешком; ибо это чудо абсолютно занимает меня. Я не терял бы его из виду ни на мгновение, я проводил бы каждую минуту, следя за тем, как он раскрывает себя в своих движениях (так вот следит за Горчаковым, Доменико и Александром око камеры Тарковского. - Н. В.); я счел бы себя обеспеченным на всю жизнь..." ("Страх и трепет").

Мне странно слышать, что после всего, что он пережил, он всего лишь остается на пороге чего-то. Самое важное и трудное в религиозных вопросах - это поверить.

- Но эта вера в некотором смысле граничит с абсурдом...

- Но это же естественно! Вспомните Тертуллиана. Я думаю, что верующий - прежде всего тот, кто готов принести себя в жертву... Несомненно, что в глазах других Александр потерян, но совершенно ясно, что он спасен..."

То же самое я мог бы сказать о Тарковском**.

Александр у Тарковского жертвует своим комфортом, социальной значимостью и радостью общения с сыном.

Во имя жизни сына - так кажется на первый взгляд, но на более глубокий - во имя подлинного (как ему кажется) измерения самого себя, своей земной судьбы. В "Запечатленном времени" (немецкое издание) Тарковский писал:

"...Александр для меня образ Божьего избранника, призванного к тому, чтобы разоблачить перед всем миром угрожающие нам, разрушительные для жизни, ужасные, ведущие к гибели механизмы бытия и призвать к повороту, к возврату - последней возможности спасения, остающейся у человечества.

Божьими избранниками, Богом призванными являются, конечно до известной степени, также и другие; вероятно, инструмент Божьего умысла - почтальон Отто, который, как он сам говорит, собирает таинственные, необъяснимые происшествия, человек, о котором никто толком не знает, откуда он явился и как оказался в этом месте, где действительно происходит очень много необъяснимого. Затем это маленький сын Александра, а также Мария, ведьма; для всех них жизнь исполнена необъяснимого чуда, они движутся в изображаемом мире, а не в так называемом реальном и являются кем угодно, только не эмпириками и прагматиками. Никто из них не верит тому, что можно потрогать руками, скорее они доверяют образам своего ментального мира. Все, что они делают, странным образом отклоняется от нормального образа действий; им свойственны способности, которые в старой России приписывали юродивым. Эти люди уже одной своей внешностью нищих оборванцев обращали внимание тех, кто жил в отношениях "упорядоченности", на существование того иного, исполненного пророчеств, спасительных жертв и чудес мира, который находится по ту сторону всех рациональных и разумосообразных закономерностей. Лишь одно искусство еще хранит кое-что из этого.

Большая часть цивилизованного человечества, в той мере, в какой она потеряла веру, утратила также и понятие о чуде; и сегодня человечество уже не способно надеяться на удивительные, противоречащие всякой опытной логике повороты в событийном ряду или в том, что связано с восприятием или сознанием, и еще менее оно готово допустить вторжение необъяснимых трансформаций в собственную жизнь и довериться их преобразующей силе. Духовное обнищание, пришедшее с этими утратами, могло бы в какой-то степени приостановиться, если бы каждый человек понял, что он мог бы выстраивать свои пути не произвольно, по своей личной прихоти, но напротив - действовать, ощущая зависимость от Творца и подчиняясь его воле. Однако фактом является то, "что сегодня дискуссия даже по самым простым морально-этическим проблемам имеет малый спрос, даже никакого, И уж ни в коем случае не в кинофильме..."

Эти строки Тарковский писал в канун тех страшных событий, когда вера в чудо исцеления ему была так необходима. И, несомненно, он верил в чудо: в его дневниках об этом сказано красноречиво. Однако еще раньше этой жажды исцеления было его тайное жертвоприношение. И, конечно, оно не было столь кинематографически эффектным, как жертвоприношение его героя Александра, не было оно даже и очевидным для всех действием. Его, возможно, никто и не заметил. Однако это вовсе не значит, что его не было.

Сняв свой последний фильм (а дух Бориса Пастернака уже давным-давно сообщил Тарковскому, что седьмой фильм будет его последним), Тарковский в декабре 1985-го узнал Смертельный диагноз и тотчас понял, что путь к возврату сына в отчий дом открыт. Так оно и случилось: 19 января Андрюша и Анна Семеновна уже были в Париже и сидели у его кровати.

Космические нити судьбы замыкали свой круг. Жизненная драма - не причина жертвоприношения, но повод для него. Ибо любое жертвоприношение, малое или большое, - плата за внутреннюю свободу.

Библиотека » Жертвоприношение Андрея Тарковского