Поиск на «Русском кино»
Русское кино
Нина Русланова Виктор Сухоруков Рената Литвинова Евгений Матвеев Кирилл Лавров

Михаил Ульянов, телеспектакль Тевье-молочник

Я знаю немало актеров, которые давно и всерьез мечтают сыграть Тевье-молочника по Шолом-Алейхему. Превосходных актеров. Но судьба складывается так, что планы театра и телевидения с актерскими планами не совпадают. Я никогда не помышлял об этой роли, не мечтал о ней, считая, что она не в моей палитре, не в моих красках. Актер ведь часто либо переоценивает свои возможности, либо слишком однобоко относится к себе, смотрит на себя как бы с одной позиции. Я, например, знаю актеров, которые совершенно всерьез заявляют, что после того, как они сыграли несколько положительных ролей, играть отрицательного персонажа недостойно, стыдно; и они никогда, дескать, до этого не унизятся.

Эта точка зрения, конечно, мягко выражаясь, косная или даже глупая. Потому что актер для того и существует, чтобы отражать и черное, и белое, и красное, и зеленое. Но тем не менее все-таки и у актера тоже может существовать на себя какой-то определенный взгляд. Митенька Карамазов говорил: "Широк, широк человек, я бы сузил". Вот и отношение актера к себе иногда бывает так широко, что надо бы сузить. А иногда он себя не представляет в той или иной роли, в той или иной ролевой ситуации. И даже не помышляет, скажем, об определенном повороте своих данных или о пробе. Вот то же самое приблизительно происходило и со мной, я никогда не думал о том, чтобы сыграть Тевье-молочника.

Совершенно очаровательное произведение Шолом-Алейхема, со специфическим языком, специфической темой, специфической лексикой героя и, если хотите, с его философией.

И вот мой давнишний сокурсник, многолетний товарищ, известный режиссер телевидения Сергей Евлахишвили, взялся экранизировать "Тевье-молочника" и предложил мне сыграть заглавную роль.

Я перечитал роман и понял: это произведение редкостное по неожиданности и свежести, что может даже удивить - ведь оно начато более девяноста лет назад, но воспринимается именно так, особенно на фоне того, к чему мы привыкли на телевидении, да и у нас в театре. Необычайна замечательная личность Тевье - мужественная, мудрая. Человек, который не сгибается под ударами судьбы и который принимает жизнь такой, какая она есть. Это полное, ясное, трезвое сознание, что ему не дано ни переделать ее, ни улучшить, ни направить. Какая-то вековая мудрость. И я понял, что отказываться от такой работы было бы глупо, хотя я еще не представлял себе, как подойти к ней, с какого бока подъехать.

Телевизионные работы бывают иногда очень вразумительными и подробными, а иногда спешливыми, скоростными, без знания текста, без знания того, что ты в конечном счете сыграешь. Здесь была работа, которая требовала четкого решения характера и четкого решения всего произведения. Решение произведения взял на себя, естественно, постановщик фильма-спектакля - так примерно называется телевизионный вариант театральной постановки. А вот трактовку характера, так сказать, главную тематику образа Тевье, главный его тон - это уж надо было нам решать с ним совместно, и прежде всего мне.

Вчитываясь в роман Шолом-Алейхема, видишь, что, по существу, это ведь рассказ в лицах: каждая глава начинается с письма, в котором Тевье-молочник рассказывает автору об очередном своем злоключении, о следующем своем испытании и о том, как он из этого вышел, какую мудрость вынес, на какую более высокую ступеньку познания жизни взошел.

И вот, исходя из романа, и Евлахишвили и я решили делать именно телевизионную постановку, поэтому основа основ нашей передачи - это крупный план Тевье-молочника, который, рассказывая как бы Шолом-Алейхему, на самом деле обращается к зрителю, сидящему от него в полутора шагах. Стоит протянуть руку - и можно до него дотронуться. Рассказ человека, который прожил нелегкую, мучительную и в то же время счастливую, мудрую жизнь, должен был стать как бы лейтмотивом и главной тональностью нашей передачи.

Нам хотелось найти такие интонации, такую доверительность, какую позволительно иметь только с ближайшим другом, с которым поделишься тем, о чем с другими говорить не будешь. Только подлинному другу можно открыть наболевшую душу и услышать слова сочувствия или хотя бы понимания. Вот этого сочувствия и понимания нам и хотелось добиться у зрителя. Насколько это получилось, судить опять же, естественно, не мне, но я говорю о путях, которыми мы шли.

Еще одно хочу сказать. Это произведение в высшей степени интернациональное, общечеловеческое, народное по своему духу, прежде всего с точки зрения поднятых в нем вопросов: взаимосвязь поколений, взаимоотношения отцов и детей - они ведь, в сущности, независимы от национальности, независимы от веков и народов. Меняется их форма, но содержание остается то же. Отчуждение детей и родителей друг от друга. Боль родителей и страдания детей, которые порождены этим разобщением. Мучения родителей, когда дети их не слушают и идут своей дорогой, а она кажется родителям неверной. Вечная, вечная, вечная тема. Но она сопряжена еще с другой темой, которая прозрачно и ясно прочитывается. Можно прожить жизнь вполне благополучно, но, жалуясь на свои мелкие болячки, так и не увидеть всей ее красоты, всех ее радостей. А можно прожить тяжкую жизнь, какую прожил Тевье-молочник, и тем не менее благословлять ее в силу того, что эта жизнь, кроме страданий, дает и радости, кроме горестей, дает и счастье, кроме потерь, дает и приобретения.

И вот тема благословения жизни - такой, какая она есть, такой, какой она складывается, есть одна из тем этой роли. Жизнеутверждающее, жизнелюбивое, жизневлюбленное произведение, и нам хотелось именно эту жизневлюбленность пронести через фильм. Да, есть страдания и потери, горести и неудачи, непонимание и усталость, и тем не менее - благословляю жизнь!

Мне кажется, это очень важно и существенно сегодня по той простой причине, что развелось очень много брюзжащих людей, очень много людей, которые сами не знают, чего хотят от жизни. Очень много людей, которые, палец о палец не ударив, продолжают требовать и ныть, считая, что кто-то им должен почему-то что-то давать, подавать, приносить и помогать. Это несчастье - не уметь видеть радость жизни в ее обыденности: в детском крике, в детских слезах, в детском лепете, в отцовском чувстве, в любви к жене, в любви к природе, в любви к людям, в дружбе, в товариществе, в солидарности при потере. Да мало ли какие бывают проявления человеческие, которые заставляют примириться с жизнью, как бы она ни была сложна и трудна...

И вот мы начали искать доверительность, жизнелюбие, примиренность и мудрость, присущие Шолом-Алейхему во всем его творчестве и его любимому, неповторимому образу Тевье-молочника. Но легко сказать, начали искать, а как это найти? Как найти возможность войти в каждую квартиру, где смотрят это произведение, и заставить людей быть соучастниками и собеседниками, а не только слушателями и зрителями. Как найти те интонации, тот тон, который заставил бы их сосредоточиться и вслушаться в эти простые, бесхитростные рассказы о детях, о свадьбах, о смертях, о потерях, о бедах, о безденежье, о трудах, о хлебе насущном. О вещах невеликих, о вещах не очень громких...

Кстати сказать, сейчас на телевидении почему-то очень много произведений из жизни князей, баронов, графов, маркизов и прочих представителей знати. Почему-то принято считать, что нам будет интересно смотреть необычайные приключения какого-нибудь капитана Фракасса или историю про виконта де Бражелона. Конечно, любопытно бывает понаблюдать за человеком, умеющим разговаривать иначе, чем я, или мыслящим по-иному, чем я. Но в жизни мы слушаем иногда внимательнейшим образом хорошего рассказчика, остроумного человека, говорящего об очень обычных, даже простецких вещах, а оторваться бывает зачастую невозможно. Пишет же Виктор Петрович Астафьев о бабушке, о дяде, о тете, о том, как хлеб месили, о том, как делали шаньги, о том, как рыбачили. Ну что ж тут, казалось бы, интересного? Но дело заключается в том, как это рассказано. Выходит, можно и фильм про виконта де Бражелона смотреть через прищуренный глаз и плеваться, а можно и Митрия Петрова слушать неотрывно. Послушайте-ка диалог Бабочкина и Константинова в замечательном фильме "Плотницкие рассказы". Господи, какая простая жизнь! И господи, какая прекрасная и интересная жизнь! Так вот и нам казалось, что история треволнений, потерь, находок, радостей, горестей, добывания хлеба насущного, проблем ежедневных, житейских, обычных, всем понятных может быть интересна только в том случае, если это рассказывается с какой-то определенной точки зрения. С какой-то позиции. И вот эту позицию нам надо было найти, выискать. И мы ее начали искать.

Во что это вылилось в конечном счете, судить, опять же, повторяю много раз, не художнику. Но про что я хотел сказать, это я знаю. Мне хотелось рассказать о человеке, который жил в какое-то давнее время, в других условиях, человеке иной национальности, чьи проблемы были, однако, близки моим, твоим, нашим проблемам. О нахождении места в жизни, о радости от существования вообще и от существования с близкими и родными в частности. О человеческом мужестве, ежедневном, не геройском на един раз, а именно ежедневном, требующем подвига каждодневного. Для чего нужен этот подвиг? Для того чтобы заработать хлеб насущный, для того чтобы поставить на ноги ребенка, для того чтобы найти ему верную дорогу, для того чтобы дать ему все лучшее, чем ты владеешь, для того чтобы увидеть рост и расцвет сына или дочери, для того чтобы увидеть здоровыми близких тебе людей, для того чтобы твоя работа всегда не только давала тебе хлеб, но была полезна, необходима окружающим, для того чтобы ты не наступал бы на ногу другому, а, наоборот, подставлял бы ему плечо. То есть, короче говоря, мы должны были показать обыденную, простецкую, простую жизнь, но полную и героизма, и мудрости, и смысла, и логики, и проблем, которых везде и всем хватает. Нам хотелось, чтобы Тевье-молочник был человеком, умудренным большим, горьким, но не сломившим его опытом. Его знаменитые цитаты из Талмуда и Священных книг, речения, которые ничего общего не имеют ни с тем, ни с другим,- это как бы оружие примирения с жизнью. В этом словесном наборе есть большая ирония. В чем она? В том, что объяснить этот мир невозможно даже Священными книгами. Объяснить мир неспособен даже Талмуд. А его, оказывается, и не надо объяснять. Его надо принимать таким, какой он есть, во всей его бессмысленности, осмысленности, прелести, аромате, счастье и горечи. И в этом есть великая мудрость. Потому что философы тысячу лет назад, и полтысячи лет назад, и сто лет назад, и сейчас не могут найти эликсира вечной жизни и решения всех проблем. В этом есть, может быть, что-то хемингуэевское: герои Хемингуэя тоже, в общем говоря, не изменяют мир, а принимают его, не стараются его сделать другим. Естественно, они поднимаются против несправедливости, естественно, они поднимаются против горестей, естественно, они протестуют против подлости, но это происходит в конкретной действительности, а в глобальном смысле жизнь переделать никому не дано. Никому не дано построить жизнь по своему разумению и хотению, но человеку дано, приняв эту жизнь, ее благословить. Недаром взятые якобы из Талмуда цитаты, которыми сыплет Тевье, его бесконечные ссылки на него - они не только смешны, но и мудры. Он как бы ими загораживается от невзгод жизни, презирая эти невзгоды.

И еще, конечно, в этом человеке есть совершенно поразительное качество. Он принимает людей такими, какие они есть. Они ему приносят много горя, дети в том числе, они ему приносят много страданий, и дети в том числе, но он не проклинает людей - он их любит. Принимать людей надо такими, какие они есть. Естественно, я имею в виду нормальных людей, не идиотов, не убийц, не шарлатанов, не жулье - с этими надо бороться. Я говорю о простых, нормальных людях, с грехами, с ошибками, с суевериями, со спотыканиями, со слабостью и силою. Вот этих людей, которые нас окружают в подавляющем большинстве, Тевье-молочник принимает. Принимает и понимает их всех. И в этом его великая, веками, вероятно, выработанная и к нему перешедшая генным путем мудрость. Он становится выше этих людей, будучи таким же, как они. Он с ними, но в то же время он над ними в том смысле, что, понимая их, он их принимает. Это не всепрощенчество. Это просто-напросто целое мировоззрение, которое он выработал за свою трудную жизнь. Я получил огромное удовольствие, работая над этой высокой литературой и образом прекрасного человека. Сильно надоело мне играть схемы, как и любому другому актеру. Схема, как топор,- она разрубает иногда очень большие корни, но в ней нет объемности человеческой руки, шершавости человеческой руки, мозолистости человеческой руки. Вот Тевье-молочник для меня - как добрая дружеская рука. Она и тепла, она и шершава, она и мозолиста, она и добра, она и может быть сильной, она может принести и дать тебе хлеб насущный, она может сделать все дела, она может загородить тебя от удара, она может спасти тебя, она может помочь тебе. Рука человеческая - необходимое для жизни орудие. Для меня Тевье-молочник - это достойная во многих отношениях личность.

Великое дело - работать над прекрасным произведением, литературно полноценным, да еще с хорошими партнерами. Меня окружало много интереснейших партнеров. И среди них замечательная актриса и режиссер Галина Волчек. Я давно уже говорю об этом и не перестаю повторять, что ты играешь тем лучше, чем лучше актер рядом с тобой. Так вот, в работе с Галиной Волчек прелесть была в том, что она замечательный партнер, замечательный, впрочем, как почти всякий крупный художник. Чем крупнее художник, тем он лучше как партнер. Я имею в виду театральных мастеров. С Волчек удобно было, с нею было необычайно легко и созвучно. Мгновенное предложение сразу облекалось ответной реакцией и розыгрышем той или иной придумки, того или иного предложения. Молодые актеры, которые вместе со мной работали, конечно, очень старались, и они сыграли очень славно свои роли, но мастерства еще нет, еще нет этого второго дыхания, что ли, которое набирает мастер в определенном уже возрасте, когда не надо бежать, надо только показать, что ты бежишь, когда не надо усилий, надо только подтолкнуть в точном месте, и ты свалишь большую гору проблем.

Я просто благодарен судьбе, что в этой странной для меня, очень мне многое давшей работе была со мной рядом такая талантливая актриса, как Галина Волчек, одна из умнейших женщин, с коими мне приходилось встречаться, один из тончайших, точно чувствующих сегодняшнее время художников.

Режиссер и мы, исполнители, тщились создать не иллюзию местечка Егупца, а театральный, несколько условный, мир, и декорация была подчеркнуто театральной (удачна она или нет, судить не берусь). Это был все-таки театральный спектакль, снятый на пленку, и приметы театральности не убирались, а, наоборот, всячески в нем подчеркивались.

О значении постановки "Тевье-молочник", о том, каков был его отзвук у зрителя, судить не мне. Ну а как воздействует на исполнителя та работа, которую он проделывает, воплощая подобное произведение?

Я не верю, чтобы человек мог перестроиться мировоззренчески в буквальном смысле этого слова, и такие актерские заявления представляются мне мало убедительными. Но я знаю, погружение в прекрасную литературу естественно обогащает актера, обогащает его знанием этой литературы уже не с наскока, а после глубокого изучения, потому что, работая над произведением, ты его, в общем говоря, штудируешь, поелику возможно глубоко и всесторонне. И вот эта работа над литературой Шолом-Алейхема, над образом Тевье-молочника, не знаю как зрителю, но мне доставила большую радость и великое удовольствие.

Михаил Ульянов, 1987

Библиотека » Михаил Ульянов




Сергей Бодров-младший Алексей Жарков Екатерина Васильева Сергей Бондарчук Людмила гурченко  
 
 
 
©2006-2024 «Русское кино»
Яндекс.Метрика